Алексей Митрофанов - Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

И дальше – перечень достоинств: «Наша фирма, основанная в Москве в 1851 году, существует 63 года, и существует с честью. Глава нашей фирмы – председатель правления и главный пайщик Товарищества, не только русский подданный по общественному положению, но и глубоко преданный России; он удостоен почетного звания коммерции советника.

Состав управления состоит большею частью из русских подданных; рабочие и служащие, которых на фабриках наших до 3500 человек, – все русские, за исключением лишь нескольких мастеров, специалистов по отдельным отраслям многообразного производства на наших фабриках.

Товар наш вырабатывается из русских материалов и местных продуктов, за исключением лишь тех, которых в России нет».

И так далее, так далее, так далее.

Результат, однако же, достигнут не был. Вежливая агитация у магазинов сменилась погромами, а Николай II своим указом запретил Эйнему изображать на своих вывесках, упаковках и в рекламе российский герб.

* * *

Тем не менее, и после революции фабрика некоторое время сохраняла старое название. И даже выпускала свою знаменитую продукцию, жертвой которой, кстати говоря, однажды стал Мандельштам. Ирина Одоевцева вспоминала: «Ему в одно весеннее утро до смерти захотелось гоголь-моголя. «От сытости, конечно, когда голоден – мечтаешь о корке хлеба». Он пошел на рынок и купил у торговки яйцо. Сахар у него был и, значит, все в порядке и можно вернуться домой.

Но по дороге, тут же рядом, на рынке бородатый мужик продавал шоколад «Эйнем» «Золотой Ярлык», любимый шоколад Мандельштама. Увидев шоколад, Мандельштам забыл про гоголь-моголь. Ему «до зареза» захотелось шоколаду».

– Сколько стоит?, – спросил Мандельштам.

– Сорок карбованцев.

У поэта было только тридцать два. Он предложил торговцу:

– Вот, вам это очень выгодно. Я отдаю вам прекрасное сырое яйцо и тридцать два карбованца за шоколад, себе в убыток.

Но тут на Осипа Эмильевича набросилась соседняя торговка:

– Держите его, спекулянта проклятого! Он у меня за семь карбованцев купил яйцо, а сам за восемь перепродает. Держите его! Милиционер! Где милиционер?

«Со всех сторон сбежались люди. Прибежал на крики и милиционер…

Мандельштама арестовали, и он до вечера просидел в участке. Во время ареста раздавили яйцо и кто-то украл у «спекулянта проклятого» его тридцать два карбованца».

Кстати говоря, эта печальная история – лучшая реклама фабрики «Эйнем».

Здание фабрики «Красные текстильщики» (Якиманская набережная, 4—6) построено в 1899 году по проекту архитектора А. Калмыкова.

Одна из видных достопримечательностей этих мест – фабрика «Красные текстильщики». Все началось в 1868 году, когда купец Григорий Михайлович Истомин снял в Якиманской полицейской части двухэтажный домик с производственными мощностями. И подал прошение: «Я, Истомин Г. М., желаю на снятой мною фабрике производить прежние ручные товары: бумажно-шерстяные, бумажно-льняные и прочие без применения механизмов и паровой силы».

Впрочем, получив желаемое разрешение, господин Истомин сразу снял другое помещение (тоже двухэтажное, все в той же Якиманской части) и вопреки своему обещанию установил 79 ткацких станков. Правда, ручных. Но все равно механизмов.

Производство расширялось на глазах – уже в 1869 году Истомину принадлежали два фабричных корпуса с 200 ткацкими и 6 сновальными станками. Штат же состоял из трех сотен ткачих, шести сновальщиков, полусотни шпульщиков и немногочисленного управленческого аппарата.

А в 1884 году другой предприниматель, Михаил Истомин – брат скончавшегося к тому времени Г. М. Истомина – приобрел кусок земли на набережной и отстроил там новое здание для фабрики – удобное и современное. К тому времени уже было основано «Товарищество Голутвинской ткацкой мануфактуры среднеазиатских и внутренних изделий» – именно так называлось истоминское производство.

Новые власти сохранили историческую специализацию. Рабочие на фабрике трудились в большинстве своем сознательные. В частности, в июне 1941 года, когда секретные сотрудники по всей стране прислушивались к реакции на речь В. Молотова «О нападении на нашу социалистическую родину войск клики кровожадных фашистских правителей Германии», об этой фабрике в спецдонесении было сказано так: «На фабрике „Красные текстильщики“ настроение в целом бодрое. Но среди отдельных рабочих можно услышать и такого рода разговоры: „Вот наше правительство накормило быка на свои бока“. Рядом стоящие рабочие вмешивались в разговор и давали совершенно правильные разъяснения».

Правда, в скором времени после Победы одна из работниц фабрики открыто заявила: «Сырья на фабрике не хватает, заработок низкий, но и его вовремя не получаешь. Я и мои дети только и мечтаем в день получки досыта поесть хлеба и картошки». Но тут ничего не поделаешь, время тяжелое, послевоенное.

* * *

Рядом же располагался и фабричный клуб, построенный в 1930-е. Он одно время был известен как Московский театр обороны. Но спектакли здесь, за исключением, пожалуй, одного представления «Царская и Красная армия», давались более или менее мирные – «Честный король» М. Новоселова, «Гордость нации» А. Клаус, «Первый приз» В. Квасницкого и «Генрих IV» В. Шекспира.

Впрочем, гораздо большей популярностью клуб начал пользоваться, когда в нем стал действовать филиал кинотеатра «Иллюзион». Киноклассика всегда была в чести у москвичей.

Увы, до наших дней клуб не дожил.

* * *

В переулках же за фабрикой находится дом Рябушинских (1-й Голутвинский пер., 10/8) – тех самых, у которых господин Истомин приобрел землю для строительства ткацкого предприятия.

Здесь впоследствии была открыта знаменитая Народная столовая, в которой ежедневно и бесплатно обедали три сотни человек.

Господа Рябушинские были не чужды человеколюбивых деяний.

Жилой дом (Большая Полянка, 3) построен в 1939 году по проекту архитекторов А. Бурова и Б. Блохина.

Эту часть Москвы довольно колоритно описал известный стихотворец Аполлон Григорьев: «Бывали ли вы в Замоскворечье?.. Его не раз изображали сатирически; кто не изображал его так? – Право, только ленивый!.. Но до сих пор никто, даже Островский, не коснулся его поэтических сторон. А эти стороны есть – ну, хоть на первый раз – внешние, наружные. Во-первых, уж то хорошо, что чем дальше идете вы вглубь, тем более Замоскворечье тонет перед вами в зеленых садах; во-вторых, в нем улицы и переулки расходились так свободно, что явным образом они росли, а не делались… Вы, пожалуй, в них заблудитесь, но хорошо заблудитесь…

Я мог бы пойти с вами по правой жиле, и притом пойти по ней в ее праздничную, торжественную минуту, в ясное утро 19 августа, когда чуть что не от самого Кремля движутся огромные массы народа за крестным ходом к Донскому монастырю, и все тротуары полны празднично разрядившимся народонаселением правого Замоскворечья, и воздух дрожит от звона колоколов старых церквей, и все как-то чему-то радуется, чем-то живет, – живет смесью, пожалуй, самых мелочных интересов с интересом крупным ли, нет ли – не знаю, но общим, хоть и смутно, но общественным на минуту. И право, – я ведь неисправимый, закоренелый москвич, – хорошая это минута… Но мы не пойдем с вами по этой жиле, а пойдем по левой, при первом входе в которую вас встречает большой дом итальянской, и хорошей итальянской архитектуры. Долго идем мы по этой жиле, и ничто особенное не поражает вас. Дома как дома, большею частью каменные и хорошие, только явно назначенные для замкнутой семейной жизни, оберегаемой и заборами с гвоздями, и по ночам сторожевыми псами на цепи; от внезапного яростного лая которого-нибудь из них, вскочившего в припадке ревности и усердия на самый забор, вздрогнут ваши нервы. Между каменных домов проскачут как-нибудь и деревянные, маленькие, низенькие, но какие-то запущенные, как-то неприветливо глядящие, как-то сознающие, что они тут не на месте на этой хорошей, широкой и большой улице».