Теодор Шумовский - По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Не следует, однако, думать, что в Индии арабы так же полно и всесторонне взяли в свои руки внешние связи стра­ны, как это они сделали в Африке. Некоторые наиболее состо­ятельные купцы из коренного населения индийского Запада, особенно те, которым не давали спать лавры мусульманских, а до ислама сабейских соперников, сами иногда предприни­мали дальние плавания за Ормузский пролив, Сокотру и Мадагаскар. Этим объясняются, в частности, санскритское происхождение названий Сокотры и Занзибара, упоминание последнего в поздних Пуранах (индийских эпических поэмах X — XVI вв.) и то обстоятельство, что восточноафриканские суда в пору ислама строились не только по арабским образ­цам, но и по тем, которые создали морепроходцы древней

6* 115

и средневековой Индии. Однако же, чем глубже укоренялись арабские торговые поселения на индийских побережьях, тем теснее сближались исконное население и пришельцы, шло медленное, но неотвратимое и необратимое взаимопроникно­вение культур. Кроме перевода индийских сочинений на арабский язык и насыщения индийских языков арабскими словами наука теперь может указать на менее известные примеры: плавание в 1009 — 1010 годах кормчего Хавашира ибн Юсуфа на корабле индийца Дабавкары (Судостроите­ля), которое позволяет предполагать, что оно было одним из многих предприятий такого рода; посещение Васко да Гамы на борту его флагмана в 1498 году «знатными индусами», в обществе которых находился - «мавр из Гуджарата», т. е. знакомый нам Ахмад ибн Маджид. Подробный рассказ португальского летописца XVI века Жоау да Барруша о вто­ром событии, имевшем столь значительные последствия (он приведен в нашей книге «Три неизвестные лоции Ахмада ибн Маджида, арабского лоцмана Васко да Гамы, в уникальной рукописи Института востоковедения АН СССР», 1957) при­менительно к тому, о чем сейчас идет речь, любопытен двумя сообщениями: вместе с индийскими гостями был мавр — так в средиземноморской Европе называли арабизованных северо-африканцев или вообще арабов. Этот мавр — из Гуджарата, т. е., по-видимому, он постоянно живет в северо-западной Индии, тогда как об Ахмаде ибн Маджиде мы знаем, что родина его — оманская гавань Джульфар. Врастание мусуль­манских переселенцев, особенно богатого купечества, в жизнь индийского общества привело к распространению ислама.

Афанасий Никитин оставил краткое и выразительное описание ^некоторых западноиндийских портов:

«А Камбай — пристань всему Индийскому морю, и товар в нем, все делают алачи (ткани из сученых шелковых и бумажных ниток.— Т. Ш.), да пестряди (ткани из разноцвет­ных ниток.— Т. Ш.), да грубую шерстяную ткань, да делают краску индиго (синюю, производимую из растения 1пс%огега ппенэпа.— Т. Ш.); в нем же родится лакх (красящее ве­щество.—Г. #/.), сердолик и гвоздика.

Дабул — пристань весьма великая, и привозят сюда коней из Египта, Аравии, Хорасана, Туркестана и Старого Хормуза...

А Каликут есть пристань для всего Индийского моря, и пройти его не дай бог никакому судну; кто его минует, тот не пройдет поздорову морем. А родится в нем перец, имбирь, цвет мускат, цинамон, корица, гвоздика, пряное коренье, адряк (пряность.— Т. Ш.), да всякого коренья родится в нем много. И все в нем дешево; да рабы и рабыни очень хороши, черные».

116

У современника Никитина персидского писателя Абдар-раззака Самарканди о Каликуте сказано: «Это совершенно надежный порт». Такое достоинство, как безопасность купцов и товаров, ценилось еще в древности, и не удивительно, что каликутский рынок привлекал к себе торговцев и покупателей со всего света. Известный путешественник Ибн Баттута пытливым взором отметил в XIV веке тринадцать китайских кораблей, стоявших у причалов Каликута. Громкая слава города, одного из величайших на средневековом Востоке, при­вела к тому, что имя его было на многих устах и часто ложилось на страницы разноязычных рукописей.

Кроме статей торговли, о которых говорит Никитин, предметами каликутского вывоза были красное дерево, хлопчатобумажные ткани и драгоценные камни, из привоз­ных — аравийская амбра, жемчуг Цейлона и китайский фарфор; ввозились кожи и кони, золото, серебро и медь, киноварь. Разнообразие и высокая ценность товаров, обращав­шихся на этом крупном международном рынке, способствова­ли непрерывному обогащению мусульманских, преимущест­венно арабских, купцов; их колония в Каликуте была одной из самых могущественных во всей Индии. По существу сердцем широко исламизованного индийского Запада предста­ет средневековый Каликут, поэтому не случайно, что упомина­емый в хронике Жоау ~ да Барруша «добрый кормчий гуджаратский мавр» Ахмад ибн Маджид привел корабли Васко да Гамы именно сюда: здесь было лицо мусульманской Индии, которой он гордился, здесь можно было найти лучшие из товаров, которые она имела. Но с появлением «франков», людей необычного облика и поведения, говорив­ших на непонятном языке, повеяло чужим запахом; постоян­ное и безраздельное занятие каким-либо делом обостряет людское чутье относительно всего, что с этим делом связа­но,— купцы иноземного происхождения, в большинстве араб­ского, ощутили опасность выхода к рынку Каликута новой противоборствующей силы, гостеприимство стало таять. Причины душевного порядка не должны заслонять обществен­ных моментов или отодвигать их, но вправе учитываться наравне с ними. Местный царек, притязательно звавший себя «самудри раджа» — морским князем, естественно, принял сторону мусульманских торговцев — он со своим пышным двором ведь состоял, говоря строго, у них на содержании,— и неприязнь к европейским «гостям» охватила местное насе­ление. Тучи сгустились дочерна, любой день мог привести к расправе с иноземцами. Дождавшись обратного муссона, португальцы в том же 1498 году покинули опасную гавань и устремились на родину. Всего несколько месяцев понадоби­

117

лось для этих событий, описание которых заключено в знаменитых «Лусиадах» между ликующей и мрачной строфа­ми; первая повествует о переходе к Индии с Ахмадом ибн Маджидом на борту, вторая — о последних днях пребывания лиссабонских морепроходцев в Каликуте. Гордость португаль­ской поэзии Луиж Камоэнш, навеки смолкший четыре века назад (ум. в 1580 г.), доныне тревожит каждое живое сердце упругим и ярким стихом:

В кормчем, суда стремящем, нет ни лжеца, ни труса, Верным путем ведет он в море потомков Луса. Стало дышаться легче, место нашлось надежде, Стал безопасным путь наш, полный тревоги прежде.

К берегу дальней Тежу чтоб не вернулись франки, Сталью сразить пришельцев или спалить их барки Мавры клялись, взывая: франки — источник бедам, К' Индии путь да будет их королям неведом!

(Перевод наш.— Т. Ш.)