Генри Стенли - Как я отыскал Ливингстона

В проливе находилось несколько больших лодок, спешивших с распущенными парусами в Занзибарскую бухту, или покидавших ее. К югу, над морскою линиею горизонта, виднелись обнаженные мачты больших кораблей, а к востоку от них масса белых домов с плоскими крышами. То был Занзибар, столица острова, которая вскоре приняла вид красивого обширного города, со всеми признаками арабской архитектуры. Над некоторыми из самых больших домов, примыкавших к бухте, развивался ярко-красный флаг султана, Саид Бургаша, и флаги американского, английского, северо-германского и французского консульств. В гавани стояло тринадцать больших судов, четыре занзибарских военных корабля, один английский — «Нимфа», два американских, один французский, один португальский, два английских и два немецких купеческих корабля, не считая многочисленных лодок, прибывших с Коморских островов, лодок из Моската и Гуча, производящих торговлю между Индиею, Персидским заливом и Занзибаром.

Меня любезно принял капитан Фрэнсис Вэббе, консул Соединенных Штатов, служивший прежде во флоте. Если бы он не оказал мне гостеприимства, то мне пришлось бы поместиться в «Шарлеевском» доме, так названном по имени его владельца, француза, с крючковатым носом и эксцентричною наружностию, который приобрел значительную местную известность готовностию, с которою он давал у себя приют бедным странникам, и вообще своим гостеприимством, хотя и скрывавшимся под угрюмым видом; иначе мне пришлось бы раскинуть свою американскую палатку на песчаном берегу этого тропического острова, что не доставило бы особого комфорта.

Но предложение капитана Вэбба поместиться в обширном и комфортабельном доме и не стесняясь обращаться к нему за всем нужным, позволило мне не прибегать к таким крайним средствам. Один день, проведенный в Занзибаре, вполне убедил меня в моем круглом невежестве относительно африканского населения и других местных условий. Я воображал, что я изучил вдоль и поперек Буртона и Спика, и потому вполне понимаю все значение и важность взятого на себя поручения. Но вынесенные мною из книг взгляды оказались просто смешны: воображаемые прелести Африки вскоре рассеялись и суровая действительность предстала предо мною во всей своей наготе. Я пошел странствовать по городу, и вот, что представилось моим взорам: кривые, узкие улицы, вымощенные известкою, обмазанные белою штукатуркою дома — в так называемом чистом квартале; род будок по обеим сторонам улицы, с банианами в красных чалмах на переднем фасе и различными хлопчатобумажными тканями на заднем, или же наваленные кучами слоновые клыки, или же кучи глиняной посуды, гвоздей и т.п. — в банианском квартале; улицы наполненные зловонием, с существами желтого и черного цвета и курчавыми волосами, сидевшими у дверей жалких хижин, болтавшими, смеявшимися, торговавшими, бранившимся между собою, смешанный запах кож, смолы, растительных и животных выбросов и т.д. — в негритянском квартале; улицы, окаймленные высокими, прочными домами, с плоскою кровлею, с большими резными воротами и «баабами», сидевшими поджавши ноги и сторожившими вход в дом; узкий проливец, в котором помещалось несколько лодок и один или два странных буксирных парохода, увязших бортами в морской ил, оставшийся после отлива; место, называемое «Нази Мойа», или «кокосовое дерево», куда вечером европейцы направляют свои прогулки, чтоб подышать свежим морским воздухом в то время, как солнце склоняется к западу; несколько могил умерших моряков, поплатившихся жизнию за посещение этой страны; высокий дом, где живет доктор Тозер, «епископ-миссионер центральной Африки», и его школа для малолетних африканцев, и много других предметов, которые до того перепутались в моей голове, что я первое время не в состоянии был бы отличить араба от африканца, африканца от баниана, баниана от индуса, индуса от европейца и т.д.

Занзибар можно назвать, если хотите, Багдадом, Испаганью, Стамбулом Восточной Африки. Он представляет громадный рынок, на который стремятся из внутренней Африки торговцы слоновою костью. На этот рынок доставляются: копайская камедь, кожи, орхилла, строевой лес и черные рабы из Африки. Багдад славился своими шелковыми базарами, Занзибар славится своими базарами слоновой кости; Багдад торговал некогда драгоценными каменьями — Занзибар торгует копайскою камедью; в Стамбул доставляли черкешенок и грузинок — в Занзибар привозят черных красавиц из Угийова, Угиндо, Угого, Униамвези и Галла.

Торговля производится здесь тем же способом, как и во всех магометанских странах, т.е. способом, который был в употреблении еще до рождения Моисея. Араб никогда не меняется: он принес сюда с собою обычаи своих предков. Здесь он настолько же араб, как в Москате или в Багдаде: всюду за ним следует его гарем, религия, костюм и вооружение. Никакие насмешки негров не могут убедить его переменить свои привычки с переселением в Африку. Но страна не приняла восточного характера; араб не в состоянии был изменить атмосферу, страна имеет полуафриканский характер, а город полу-арабский.

Для человека, приехавшего в первый раз в Африку, москатские арабы Занзибара представляют интересный предмет для изучения. Все они по большей части много путешествовали на своем веку, причем им нередко приходилось подвергаться серьезным опасностям, во время поисков за драгоценною слоновою костью в центральной Африке; частые путешествия и приобретенная в них опытность придали чертам их лица вид самоуверенности и самодовольства; в их взорах есть что-то спокойное, решительное, независимое, что невольно внушает уважение. Потрясающими рассказами, которые вы услышите из их уст, можно наполнить целые томы.

К помесям я чувствую большое презрение. Метисы ни черны, ни белы, ни добры, ни злы, не заслуживают ни любви, ни ненависти. Они всегда заискивают у влиятельных арабов и постоянно жестоко обращаются с несчастными, находящимися у них в рабстве. Если я встречал жалкого, почти умиравшего с голода негра, то всегда был уверен, что он принадлежал кому-либо из этого племени. Я всегда ненавидел этих людей, пресмыкающихся и лицемерных, трусливых и жалких, предательских и подлых. Метис всегда готов ползать у ног богатого араба и неумолим к бедному черному рабу. Чем более он клянется, тем более вы можете быть уверены, что он нагло лжет; а между тем, большинство населения в Занзибаре состоит из этой расы, сифилитической, с гнойливыми глазами и дряблою кожею выродка африканского араба.

Банианец — коммерсант от природы, идеал человека, зашибающего копейку. Деньги так же естественно текут в его карманы, как реки с возвышенности в долину. Никакие угрызения совести не остановят его от попытки надуть своего ближнего. Он превосходит в этом отношении еврея, и единственным его соперником на рынке является парсис; араб — ребенок в сравнении с ним. Стоит посмотреть, как ловко умеет парсис извлекать выгоду из любой сделки с туземцем. Есть, например, у туземца слоновой клык, весящий, положим, два фразилаха; несмотря на то, что весы точно показывают это, и туземец торжественно объявляет, что он весит даже более двух фразилахов, наш банианец клянется и божится, что туземец ничего не понимает в этом толку, и что весы показывают неверно, что клык едва весит один фразилах. «На, бери деньги», говорит он, «и убирайся». «С ума сошел ты, что ли?» Если туземец колеблется, то банианец приходит в ярость; он толкает его, с презрительным равнодушием переворачивает клык — дескать, стоит ли хлопотать из-за такой безделицы, и хотя говорит изумленному туземцу, что ему некогда возиться с ним, но всегда уверен, что тот не мннет его лавки.