Генри Стенли - Как я отыскал Ливингстона

Между Кидимо и Ниамабою, областью султана Пембера Перена, простирается обширный лес и джунгль, изобилующий слонами, носорогами, зебрами, оленями, антилопами и жирафами. Поднявшись с зарею, утром 31-го мая, мы вступили в джунгль, темные контуры и зеленые уступы которого были ясно видны с места нашей стоянки в Кидимо. После двухчасового пути мы остановились позавтракать и отдохнуть близ пресноводного озера, окруженного свежею зеленью, служившею большой приманкою для диких животных джунгля, свежие следы которых виднелись повсюду. Узкие рукава, покрытые тенью густых деревьев, представляли прекрасные убежища от жары. Дорога извивалась по джунглю, по редкому лесу, переходя на открытые поляны, поросшие желтою как жниво травою и врезываясь в чащу гуммиевых деревьев и терновника, издававших запах, подобный запаху стойл; в других местах она пересекала рощицы развесистых мимоз и колонии баобабов, проходя по местности, изобиловавшей благородною дичью, часто мелькавшею мимо нас, но на таком большом расстоянии, что нашим ружьям так же трудно было достать ее, как если бы она была за индейским океаном. Такое путешествие, как наше, не допускало никаких промедлений. Мы покинули водоем в полдень; до полудня следующего дня мы не могли найти ни капли воды; поэтому нам следовало идти много и быстро, в противном случае одуряющая жара деморализировала бы всех. Мы бодро шли в течение шести часов, потом перед солнечным закатом мы остановились отдохнуть менее чем на час, потом снова шли два часа до ночлега, назначенного в Ниамбве. Ночь караван провел под деревьями, среди густого леса, не разбив даже палаток для предохранения себя от ночного холода; я же стонал и кашлял всю ночь, мучимый пароксизмом лихорадки.

Ночь прошла; лишь только занялось утро, караван или караванный ряд, так как в лесу по узкой тропинке можно было идти только гуськом, уже пустился в путь. Вид на окрестности был очень ограничен. Справа и слева тянулся темный и глубокий лес. Над головою виднелась полоса прозрачного неба, испещренная волокнистыми облаками. Не слышно было ни одного звука, кроме крика летящей птицы, шума шагов, пения или разговоров каравана, перемежающихся с громкими восклицаниями, когда людям казалось, что вблизи находится вода. Один из моих носильщиков упал от усталости и болезни и не поднимался более. К счастию, хвост каравана прошел мимо него, пока он еще был жив; иначе мы принуждены бы были иметь жестокость оставить его непогребенным, зная что он умер.

В 7 часов утра мы разбили палатки в Ниамбве и пили прекрасную воду с жадностью верблюдов после перехода по безводной степи. Обширные рисовые поля послужили предвестниками близости деревни, караван прибавил шагу, ввиду скорого привала. Лишь только вассунги вступили в населенные места, толпы вагогцев бросились со всех сторон, чтобы взглянуть на них, пока они не прошли мимо. Старики и дети, мужчины и женщины с страшными войнами теснились вокруг нас. Эта необыкновенная любовь к демонстрациям вызвала со стороны моего надсмотрщика весьма характерное замечание: «О, это должно быть настоящие угогианцы, потому что они таращат, таращат глаза! Боже мой, они только и делают, что таращат. Мне, право, так и хочется шлепнуть их по роже!».

Действительно, вагогцы Ниамбвы довели до крайних пределов свое поведение. Все встречавшиеся нам до сих пор ограничивались глазением и криками, эти же позабыли всякие границы, так что, не будучи в состоянии сдержать своего гнева, я схватил за шиворот самого наглого из них и, прежде чем он успел оправиться от изумления, нанес ему такой удар хлыстом, который, вероятно, пришелся ему не по вкусу. Этот поступок вызвал со стороны зевак весь запас брани и оскорблений, которые они выражали совершенно особенным образом. Они подходили с видом разъяренной кошки и затем выкрикивали свои ругательства с каким-то не то шипением, не то лаем. Восклицание «гагчт», произносимое пронзительным crescendo, раздавалось ежеминутно. Они забегали то спереди, то сзади, повторяя: «разве смеет мусунгу бить вагогцев, как рабов? Мгонго свободный человек; он не привык переносить побои — гагчт» Но лишь только я замахивался хлыстом, эти хвастуны считали за лучшее отбегать на почтительное расстояние от рассерженного мусунгу.

Заметивши, что стоит только обнаружить мужество и силу, чтобы внушать им уважение и избавить себя от докучливости я прибег к своему бичу и хлопал им как из пистолета каждый раз, как туземцы забывали должные границы. До тех пор пока они ограничивались глазением и сообщением друг другу своих замечаний относительно моего телосложения, платья и манер, я спокойно обрекал себя служить им забавою; но когда они начинали тесниться вокруг меня, так что я едва мог подвигаться вперед, тотчас же я два или три раза хлопал бичом направо и налево и таким образом прочищал себе путь.

Пембера Перен — забавный старик весьма маленького роста; он был бы совершенно ничтожен, не будь он самым могущественным из угорских султанов, пользующимся чем-то вроде гегемонии над многими другими племенами. Несмотря на все свое могущество, он одевается хуже последнего из своих подданных, всегда покрыт грязью и маслом, всегда ходит с запачканным ртом; но все это одни эксцентричности: как премудрый судья, он не имеет себе равного; у него всегда готова какая-нибудь увертка, чтоб вытянуть несколько лишних доти у робких арабских купцов, приезжающих ежегодно торговать в Унианиембэ; он без малейшего затруднения решает дела, пред которыми задумался бы обыкновенный человек.

Шейх Гамед, выбранный предводителем нашего общего каравана, был до такой степени мал ростом и жидок, что мог быть принят за копию с своего знаменитого прототипа «Даппера». Но то, чего ему не доставало в весе и размерах, он заменял подвижностью. Едва только мы успевали остановиться на ночлег, тотчас же его маленькая фигурка металась по нашей боме, ободряя, бегая, поправляя и мешая всем и повсюду. Он не позволял, чтобы к его тюкам прикасались чужие тюки или даже лежали рядом с ними. Он особенным способом складывал свои товары и заставлял выносить их при себе; он сам выбирал место для своей палатки и никто не смел занять его. Можно было ожидать, что, пройдя десять или пятнадцать миль в день, он предоставит эти мелочи слугам, так нет! без его наблюдения ничто не могло быть сделано хорошо; в своей хлопотливости он был неутомим и не знал усталости.

Шейх Гамед отличался еще одною замечательною особенностью: так как он не был богат, то он выбивался из сил, чтобы извлечь как можно более из каждой шукки и каждого доти полотна, и каждый новый расход приводил его в отчаяние: по собственному признанию, он готов был заплакать от высоких цен Угого и от вымогательств султанов. Вот почему мы могли быть вполне уверены, что он, как предводитель каравана, насколько это будет в его власти, постарается сократить наше пребывание в Угого, где жизненные припасы были так дороги.