Генри Стенли - Как я отыскал Ливингстона

Тюк с лучшими товарами был снова развязан на другой день; из него отобрали четыре лучших куска сукна и два доти мерикани, и Бомбай снова отправился к султану, нагруженный комплиментами и вежливостью. Необходима была чрезвычайная осторожность с таким сердитым человеком, который притом был слишком могуществен, чтобы можно было раздражать его. Что если ему вздумается подражать страшному Мирамбо, королю Уиовега! Последствия моей щедрости вскоре обнаружились изобилием в нашем лагере всевозможных съестных припасов. Не прошло и часа, как появились целые ящики шороко, бобов, рису, мотамы, которые с полдюжину туземцев несли на своих головах; вскоре пришел сам Мтеми, сопровождаемый тридцатью мушкетерами и двадцатью копьеносцами посмотреть на первого белого человека, появившегося в его владениях. За этими воинами несли щедрые подарки, вполне равнявшиеся по ценности моим, и состоявшие из больших кадок с медом, домашних птиц, козлов и такого количества бобов и журавлиного горошку, какое достаточно было для продовольствия моих людей в продолжении четырех дней.

Я встретил султана у ворот моих и, низко поклонившись ему, пригласил его в свою палатку, убранную мною по этому случаю со всем великолепием, какое только было возможно. По полу был разостлан мой персидский ковер и медвежья шкура, а кусок совершенно нового малинового сукна покрывал мою кизанду или постель. Султан, высокий сильный человек и его свита были приглашены сесть. Они смотрели с таким удовольствием на меня, на мое лицо, на мое платье и на моя ружья, какое почти невозможно описать. Они сперва в течении нескольких секунд упорно таращили на меня глаза, потом взглядывали друг на друга и разражались неудержимым хохотом, сопровождаемым прищелкиванием пальцев. Они говорили на языке кионамвези и я приказал своему переводчику маганге выразить султану удовольствие, доставленное мне его посещением. После непродолжительного обмена комплиментов и громкого хохота моих гостей султан попросил меня показать ему свои ружья. Ружье Винчестера, производившее шестнадцать выстрелов зараз, вызвало тысячи лестных замечаний со стороны восхищенного султана, а маленькие смертоносные револьверы, красота и тонкость работы которых показалась им сверхъестественной, вызвали такой поток красноречия, что мне захотелось показать им еще что-нибудь. Двухствольное ружье, из которого я выстрелил большим зарядом, заставило их подпрыгнуть в притворном испуге и затем с хохотом снова усесться. По мере того, как восторг моих гостей увеличивался, они хватали друг друга за указательный палец и вертели и дергали его так, что он готов был выскочить из суставов. Объяснивши им различие между белым и арабом, я показал им свой ящик с аптечкой, и ряд красивых склянок вызвав тем новый припадок удивления. Они спросили, что это такое?

— Дово, т.е. лекарство, — отвечал я.

— О, о! — с восторгом шептали они.

Мне удалось уже приобрести их безграничное уважение, потому что превосходство мое над ученейшими из арабов, которых им приходилось видеть, было слишком очевидно.

— Дово, дово! — повторяли они.

— Вот, — сказал я откупоривая одну из бутылок со спиртом, кисунская помба (пиво белых). — Попробуйте! — при этом я подал им бутылку.

— Гачт, гачт, о гачт! какое крепкое пиво пьют белые. — О, как у меня горит в горле.

— Однако оно полезно, — сказал я. — Несколько глотков его подкрепляют и ободряют человека, но в большом количестве оно вредно и может даже причинить смерть.

— Дай мне немного, — скакал один из старшин. — И мне, и мне, и мне, — повторяли прочие, попробовавши моего напитка.

Затем я вынул бутылку с сгущенным раствором аммиака, объяснивши, что он употребляется против укушения змей и головной боли; султан тотчас начал жаловаться на головную боль и попросил, чтобы а дал ему немного своего лекарства. Попросивши его закрыть глаза, я быстро открыл пузырек и поднес его к носу его величества. Действие было магическое: он повалился навзничь, как застреленный, и лицо его оскалилось неописанными гримасами. Спутники его громко расхохотались, захлопали в ладоши, щипали друг друга, хватали друг друга за палец и выделывали множество забавных штук. Я вполне убежден, что если бы подобную сцену изобразить в каком бы то ни было, театре, то оно произвело бы неописанное действие на зрителей; все расхохотались бы до истерики, как хохотал я, наблюдая ее. Наконец, султан оправился; крупные слезы катились по его щекам и он громко захохотал, сказавши — «кали», т.е. горячее, крепкое, быстрое лекарство. Султан не пожелал попробовать его еще раз, но прочие старшины, толпились вокруг меня, чтобы понюхать волшебную жидкость и понюхавши, разражались неудержимым смехом. Целое утро было проведено в этом дипломатическом свидании к удовольствию всех присутствовавших.

— О! — сказал султан, уходя, — эти белые знают все, арабы перед ними невежды.

В эту ночь убежал один из вожатых Гамдалах, унеся с собою свое жалованье (27 доти) и ружье. Преследовать его на другой день было невозможно, потому что это заставило бы меня, простоять на одном месте более чем я мог; но а дал себе слово, что Гамдалах, отработает свои двадцать семь доти прежде чем я дойду до берега.

В среду 4 октября, мы были на пути к реке Гамбо, отстоящей на четыре с четвертью часа пути от Мониари. Едва мы успели выйти из волнующихся хлебных полей друга моего Ма-маниары, как завидели стадо благородных зебров; два часа спустя, мы вышли в обширную похожую на парк равнину, которая, со своими величественными размерами, со своим беспредельным зеленым ковром, испещренным то там то сям темными кустами джунглей, представляла один из красивейших видов, попадавшихся мне в Африке. Взобравшись на один из многочисленных холмов, я увидел стадо буйволов, зебров, жираф и антилоп и почувствовал, что сердце мое забилось быстрее, как и в ту минуту, когда я в первый раз вступил на африканскую почву. Мы без шума шли по долине до самого нашего лагеря, на берегах тихой Гамбы.

Здесь был настоящий рай для охотника! какими жалкими и ничтожными казались мне мои охоты за маленькими антилопами и дикими кабанами, как бесполезно тратилась энергия в переходах через тернистые джунгли и мокрую траву! Разве я забыл свои первые печальные попытки в африканских джунглях прибрежья! Но какой охотничий парк мог сравняться с тем, что открывалось теперь перед моими глазами? Здесь на мягкой, бархатистой траве, отененная группами более старой растительности, в расстоянии ружейного выстрела пасутся большие стада крупной и разнообразной дичи. Нечего говорить, что представлявшееся мне зрелище вполне вознаграждало меня за мои длинные южные обходы. Здесь нет тернистых джунглей или вонючих болот, мешающих охотнику вполне предаваться своей страсти! Ни один охотник в мире не мог бы пожелать лучшего места для охоты.