Олег Лайне - На суше и на море 1985

…Насквозь прокопченное нутро бревенчака быстро наполнялось людьми. Пришли почти все: бурильщики и взрывники, геологи и механизаторы. Даже дед Никишка, который кашеварил бурильщикам на правом берегу, не усидел на месте и теперь суетился у «буржуйки», сваренной из двухсотлитровой бочки, на которой стояли два насквозь прокопченных чайника.

Запоздавшие, то и дело хлопая заиндевевшей дверью, вваливались в избу вместе с клубами морозного воздуха и, сбросив полушубки у порога, протискивались к пышущей жаром печке, вытягивая покрасневшие от холода руки.

Ефимов оглядел собравшихся, искоса посмотрел на бульдозеристов, которые нахохлившейся кучкой сидели на чарах и тихо переговаривались между собой. Газизуллин орудовал напильником, растачивая фланец. Тоже мне, обиделся. Не поверили им, видите ли, доверия не оказали. Так они на обсуждение коллектива этот вопрос вынесли. Ишь ты! А вообще-то, молодцы ребята.

В избушке от раскалившейся докрасна печки стало жарко, кое-кто сбросил с себя и свитер. Можно было бы и начинать, да где-то задерживался Орефьев, секретарь партбюро экспедиции. Наконец дверь хлопнула еще раз, и, едва умещаясь в проеме, подпирая головой потолок, в бревенчак ввалился Орефьев, горный мастер, пробивший за свою жизнь не одну сотню метров горных выработок. Сбросив тулуп, он прошел к столу, сел подле Ефимова. Нашарив глазами чайник на печке, кивнул деду Никиш-ке: плесни, мол, чуток. Дед неторопливо отстегнул персональную кружку, которая висела у него на поясе, налил исходящего паром чаю.

— Спасибо, Емельяныч.

Давая чаю остыть, Орефьев сдвинул кружку на край стола, поднялся. Посмотрел на бульдозеристов, перевел взгляд на Газизуллина. Сказал простуженным голосом:

— По-видимому, вы все знаете, о чем пойдет речь, но все-таки позволю себе напомнить. На повестке дня открытого партийного собрания один вопрос: устное заявление Мулланура Газизуллина о том, что он лично и его бригада просят разрешить ему пробный рейс над порогами. — Орефьев отхлебнул глоток чая, добавил глухо: — Прошу желающих высказаться по этому вопросу.

Какое-то мгновение в избушке было тихо, потом вдруг все зашевелились, заговорили разом.

— Спокойно, спокойно, товарищи. — Орефьев карандашом постучал по эмалированной закопченной кружке, которая выполняла роль президиумного стакана, сказал: — Может, сначала дадим слово самому Газизуллину?

Бригадир бульдозеристов вскинул голову, бросил на нары напильник и, словно боясь, что его перебьют, заговорил, глотая окончания слов:

— Да, я не согласен с доводами начальника. — Он кивнул на Ефимова. — И с техникой безопасности. Бригада тоже не согласна и считает, что проложить зимник по реке сейчас можно. На тот берег, — он мотнул головой в сторону двери, — требуется дополнительное оборудование, компрессорные установки, а это значит, что дорога через пороги нужна как… как… — Не найдя подходящего сравнения, он замолчал, покосился на бригаду, добавил вполголоса — А Лексеич каждый день твердит одно и то же: погоди да погоди, дай льду окрепнуть. А чего годить, если потом поздно будет!

Мулланур сел, расстегнул ворот рубашки, что-то сказал Мамонтову. Тот согласно кивнул головой.

Орефьев выждал некоторое время, опершись разлапистыми ладонями о доски стола, поднялся, спросил, громыхая простуженным басом:

— У тебя все, Газизуллин?

Словно ожидавший этого вопроса, соскочил с нар Витька Мамонтов.

— Можно я добавлю? От имени бригады. — Без бушлата, в одном свитере, он казался совсем мальчишкой. Витька повернулся к Ефимову. — Вот что я скажу, Михал Лексеич. Если вы нам сейчас запретите, то мы сами над порогами пойдем. Ночью. — Он сел, слышно стало, как посвистывает на «буржуйке» чайник.

Молчали бурильщики, искоса поглядывая на Ефимова. Молчал и он сам, не зная, что ответить бригаде. «Эх, комсомол, комсомол, буйная твоя головушка. Неужели вы думаете, что я не понимаю, насколько важен сейчас этот пробный рейс? Ведь, не дай бог, остановятся буровые работы, и все — начинай сначала. Все это так, если бы не одно «но» — лед над порогами еще тонок, вчера самолично лунку долбил. А вдруг провалится бульдозер? Из порогов, братки, мало кто зимой выныривал».

Неожиданно для всех слова попросил дед Никитка. Он стащил с головы потрепанную шапку-ушанку, повернулся к Муллануру, проговорил, откашлявшись:

— Ты что же, парень, себя за героя считаешь, а мы, значит, никто?

— Да я, дед…

— Молчи, когда старшие слово держат. — Дед Никишка всем своим тельцем повернулся к Ефимову. — Вот что я тебе скажу, Лексеич: не пускай ты его никуда. Вы-то в этих местах народ новый, а я всю жизнь в старателях по Колыме ходил. И скажу тебе вот что: даже над тихой водой бульдозеры при таком льду не ходят, а тут Большой порог, река-то позже встала. Вот и выходит, что еще дней десяток переждать надо. Ведь мало того, что машина угробится, так и по этой буйной головушке поминки справлять придется. Так-то вот. — Он повернулся к Газизуллину — А ты не суетись, сынок, жизнь разменять не долго.

— Да что ты, дед, меня раньше времени хоронишь! — Мулланур вскочил, рывком повернулся к кашевару. — Сидишь у себя в палатке, так и сиди, чаек готовь.

— Э-эх, молокосос. Да ты еще не родился, когда я впервой попил водицы колымской. А она студеная, парень. Кувырнешься в нее — вряд ли оклемаешься. Чаек готовь… — Старик обидчиво поджал губы, сел на табуретку. — Шустрый больно. Видали мы таких шустрых…

В избушке опять стало тихо. Молча переглядывались бурильщики, не решаясь сказать свое слово. Оно конечно, рассуждали они про себя, если бурстанки встанут, тогда все, пиши пропало. А с другой стороны, парень-то рискует: нырнет бульдозер — и конец. По второму разу на свет не рождаются. Да и дед Никишка прав: морозы стоят хоть и хлесткие, да поздние, под них вон сколько снежку-то подвалило, как шубой укрыл реку. Ледок-то и держится слабый.

Молчал и Ефимов, ожидая, что скажут люди.

Наконец кто-то откашлялся. Ефимов поднял голову, увидел, что это Потапыч, помощник бурового мастера со второй установки. Низкорослый, обросший клочковатой, рыжей бородой, он поднялся неуверенно, сказал:

— Оно конечно, дело это опасное, но правда также и то, что работы на правом берегу без дополнительного оборудования завалятся. Так что выход надо искать сообща. А тебе, Мулланур, скажу вот что: чего это ты удила закусил? За порыв твой, конечно, спасибо, но здесь в одиночку ничего не сделаешь, вместе будем мозговать. — Он замолчал, обдумывая что-то, повернулся к бурильщикам. — Помните, мужики, как мы в Якутии реки по молодому льду брали? Лежневку выкладывали?

— Сравнил… Да разве столько валежинами выложишь?

По рыхлому насту, который покрывал сизоватый лед реки, свирепо мела поземка. Аэродинамическая труба, добротно сработанная природой, разгоняла поток холодного воздуха до восемнадцати метров в секунду, заставляя наглухо закутываться в полушубки, натягивать по самые глаза шерстяные маски, которые плохо держали тепло, но зато мешали дышать, и приходилось то и дело стягивать их, чтобы хватить обжигающего ветра.