Олег Лайне - На суше и на море 1985

Конечно, были и другие причины гибели зверей. Они попадали под оползни на берегах рек, увязали в иле, проваливались, как, например, мамонтенок Дима, в промоины в грунтовом льде и в другие углубления в грунте. В большинстве случаев, рано или поздно, трупы их попадали в реки, и поэтому мамонтовые «кладбища» обычно оказываются приуроченными к речным долинам.

Как материал их бивни мало чем отличаются от слоновой кости. Они всегда высоко ценились, хотя трудно сказать, когда стали попадать в цивилизованный мир. Известно лишь, что на севере Сибири, в XVII столетии, их собирали уже первые русские землепроходцы; еще раньше бивни мамонтов и моржей (наши предки не всегда их различали) поступали отсюда в Монголию и Китай, а древнейшие сведения о мамонтовой кости восходят еще к временам Теофраста и Плиния.

Мамонтовая кость прочна, красива, ее легко обрабатывать — пилить, резать, шлифовать. Как и столетия назад, сибирские оленеводы делают из нее застежки и другие части оленьей упряжи. Ножнами и рукоятками ножей из этого материала гордятся местные охотники — ненцы, эвенки, якуты. Тобольск и Холмогоры — старинные центры художественной резьбы из мамонтовой кости, а здешние мастера изумляли и продолжают изумлять ценителей ювелирной работы шкатулками, фигурками людей и животных, другими поделками, в которых искусство резчика удачно сочетается с его умением раскрыть благородство и изящество самого материала.

Как лекарство порошок из мамонтового бивня, быть может, еще не так давно использовался в народной медицине, а в наши дни бивни получили новое применение: выяснилось, что как стойкий диэлектрик они незаменимы в радиоэлектронике.

«По всей Сибири, — писал известный русский мореплаватель Ф. П. Врангель, — особенно в северо-восточных и северных частях ее, в глинистых холмах, тундрах и на берегах рек находят множество мамонтовых клыков или рогов и костей. Лучшее время добывать сии остатки допотопных животных — начало лета, когда выступившие из берегов реки размывают прибрежные холмы. Тогда жители отправляются к изобилующим мамонтовыми костями местам и обыкновенно возвращаются с богатой добычей». Так собирали мамонтовые бивни полтора столетия тому назад, там же, и так же собирали их в недалеком прошлом. К сказанному Ф. П. Врангелем можно лишь добавить, что особым изобилием бивней снискали себе славу Новосибирские острова, а среди них — остров Большой Ляховский. Север Якутии вместе с ее прибрежной низменностью, Новосибирскими островами и тем пространством, что теперь занимают моря Лаптевых и Восточно-Сибирское, был когда-то единой сушей. Ее иногда называют «мамонтовым материком»; остров Большой Ляховский — и по положению и по значимости — в таком случае как бы основа, «столица» этого «материка».

Промысел мамонтовых бивней переживал времена и подъема и спада. Вторую половину восемнадцатого столетия и весь прошлый век можно считать временами его расцвета. В среднем в год на северо-востоке Сибири добывали тогда по полторы тысячи пудов (более 24 тонн) бивней. В отдельные годы добыча промышленников (охотников) достигала двух тысяч пудов, в том числе на Новосибирских островах — 250 пудов (четырех с лишком тонн). Известны и имена купцов и промышленников, «мамонтовая кость и песцы… коим, — писал исследователь островов М. М. Геденштром, — вознаградили все употребленные для сего труды и убытки». Это были Иван Ляхов, в честь которого и названы острова, «передовщик» (старший) его артели Яков Санников, память о котором сохранилась в названии легендарной Земли Санникова, купцы Семен и Лев Сыроватские.

С ростом в начале текущего столетия цен на песцовые шкурки промысел мамонтовых бивней захирел. Бивни тяжелы, и их стало невыгодно вывозить с места находки на оленьей или собачьей упряжке. Промысел перестал оправдывать и ссуду, что охотник получал у купца.

Не сразу возродился промысел и в советское время. Еще недавно на склады якутских заготовителей и отсюда к мастерам-косторезам в год поступало бивней не больше тонны. А между тем в двадцатых годах нашего столетия началось потепление климата, захватившее в том числе и север Сибири, почвенная мерзлота здесь стала разрушаться быстрее, и бивней, надо полагать, стало вытаивать больше. Однако этот «урожай» часто оставался неубранным. Пролежав несколько лет на солнце и ветру или вновь погрузившись в ил, бивни трескались, разрушались, постепенно превращались в труху. Разве что распиленными на чурбаки как сувениры и дань моде их увозил в рюкзаках и баулах экспедиционный люд, увозили полярники и туристы.

Так было. А в 1983 году на складе Чокурдахского аэропорта мне бросилась в глаза большая куча, как показалось сначала, несуразных бурых коряг. Это лежали мамонтовые бивни — лишь части добычи артели старателей. «Нивой» старателей были материковые тундры, а при уборке «урожая» они пользовались уже не собачьими упряжками, а вездеходами и вертолетами, даже бульдозерами, и для размывания грунта — гидромониторами. Похоже, давний промысел теперь снова на подъеме.

Бивни собирали издавна и иногда — помногу, продолжают собирать их и теперь. Но вот что удивительно — «мамонтовый материк» не оскудевает и «урожай», что родит эта земля, как будто остается неизменным. Вот и в 1983 году. Остров к нашему приезду был уже поутюжен и вездеходами. Свежие следы гусениц встречались во многих речных долинах, и вездеходчики вряд ли упускали случай подобрать хороший трофей. Однако и мы видели по крайней мере десяток неплохих бивней, «родившихся» уже после того, как здесь побывали люди.

Подсчитано, что за два с половиной столетия на северо-востоке Сибири были собраны бивни, принадлежавшие по меньшей мере сорока шести тысячам (!) мамонтов (средний вес пары бивней близок к восьми пудам — около ста тридцати килограммов). Всего же, как предполагает Н. К. Верещагин, лишь за последние десять тысячелетий «мамонтового» времени на равнинах северо-востока Сибири жили не меньше сорока миллионов мамонтов. Сколько же, значит, их останков еще хранит земля!

Керны, взятые при бурении на острове Большом Ляховском и относящиеся к той поре, глубже чем на два метра пронизаны корнями трав, в них встречаются корневища березы, ольхи, ивы. Выходит, что мерзлота здесь не поднималась так высоко, как теперь, травостой был гораздо выше и гуще, и росли не только кустарники, но и деревья.

Хотелось, конечно, представить себе, как выглядела тогда наша суша. И вот вроде бы это удалось.

Дело было в маршруте. Ветер стих, быстро густея, по тундре пополз туман. Я убрал в рюкзак фотоаппарат, бинокль и устроился пережидать непогоду в нише — словно ее специально для того вырыли в стенке байджераха.