Олег Лайне - На суше и на море 1985

— Ви, наверно, не знайт, что великий германский малер Кранах тоже имел имя Лука? О, ви знайт работ Лука Кранах? Колоссаль! Но ви, очень хороший русский малер, не есть дворянин, и потому ви не получать никакой слава и деньги. Ваша великий страна есть очень непонятный страна — тот, кто делайт большой польза, тот имейт маленький наград…

— Не надо так говорить, Карл Иванович, — посмеивался в ответ Лука Воронин. — Мы все тут не ради наград. А кроме того, государыня предусмотрела и награды…

— О, я-я! — кивал доктор Мерк и смотрел на художника водянистыми, немецкими, слезившимися от ледяного ветра глазами. Недоуменно смотрел, сожалеюще.

Доктор Карл Мерк умер тридцать два года назад, простудившись на санкт-петербургском сквозняке на плацу во время молебна по случаю завершения постройки Михайловского замка. Его бумаги, снабженные десятками рисунков Луки Воронина, исчезли где-то в недрах императорской Академии наук: позади было две войны с Бонапартом и восшествие на престол нынешнего самодержца с 14-м декабря 1825 года — кому нынче было какое дело до забытой экспедиции!

Давно нет Иосифа Биллингса, окончившего свой путь капитан-командором. Нет Гаврилы Сарычева, ставшего адмиралом и губернатором Кронштадта, — Гаврила Андреевич скончался в прошлом году от холеры. Нет штурмана Гаврилы Логвиновича Прибылова. Говорят, жив еще нынешний командир Архангельского порта, бывший капитан экспедиционного «Черного орла» Роман Романович Галл — но кто нынче свяжет его имя с давней экспедицией? И куда разбросала судьба всех остальных ее участников?..

Бесшабашный по виду и в то же время по-товарищески чуткий бородач, встреченный в этом запьянцовском подвале на Васильевском острове, внезапно напомнил Воронину многих и многих, живших и работавших рядом с ним в Северо-Восточной экспедиции. Такими были геодезии унтер-офицер Худяков, сержант Гилев, казачий сотник Иван Кобелев… Да разве перечислишь всех!

Он, Лука Воронин, тогда, в 1786 году, «вольнопрактикующий» рисовального класса ее императорского величества Академии художеств, сам напросился в экспедицию, едва прослышав о ней. Почему он сделал это? Может, оттого, что косились на него, сына безвестного помора, своекоштные, а то и именитые ученики, а рескриптом государыни обещалось и личное дворянство. Может, оттого, что в ту весну над Санкт-Петербургом шли затяжные дожди и сумрачными выглядели улицы и переулки Северной Пальмиры. Может, оттого, что было Луке Воронину всего двадцать два года и хотелось своими глазами увидеть широкий свет…

Широты, простора в последующие годы хватило в избытке. И новое, неведомое до того, каждый день открывалось перед изумленным взором. Бежали олени по бескрайней тундре; голубые песцы, как тени, скользили по снежной кромке; пестрели расшитые узорами ровдуги чукотских одежд; плясал шаман среди чумов стойбища и падал с пеной у рта, и стреляли из луков в жертвенного оленя, следя за тем, как он падает, — если на правый бок, то это к счастью… А потом, покинув губу Лаврентия, «Слава России» шла к неведомым островам, и за серым и туманным морем вырастали острова: Святого Матвея, Святого Павла, Святого Георгия, Лисьи острова, Семиди, Кадьяк… И казалось, что вот так теперь и будет всю жизнь: тугая парусная шкаторина, из-за которой появлялась на горизонте очередная вершина, увеличивалась с каждым новым часом, становилась землей, отныне носившей российское имя.

Главной целью Воронина было рисовать, запечатлевать на бумаге то, что проходило перед глазами, возникало в своей неповторимости. Чтобы остановиться и остаться во времени — свидетельством достигнутого, постигнутого и свершенного. И он рисовал, стараясь уловить движения и особенности людей, животных, самой природы в этом холодном, насыщенном резкими тонами цвета краю; рисовал, порой роняя из застывших пальцев свинцовый карандаш или просто уголь…

Помнится, на острове Уналашка он делал наброски Капитанской гавани — со скалами над естественным каналом-проходом в продолговатую бухту; с кораблями «Слава России» и «Паллас», застывшими в безветрии с подвязанными к реям парусами. Лука Воронин радовался солнцу, рассеявшему туман, чистоте оттенков синевы океана и голубизне воздуха и жалел только, что нет возможности передать все это бумаге. И тут его плеча что-то коснулось. Воронин обернулся.

На него с непроницаемым видом пристально смотрел вождь здешнего алеутского селения Иллюлюк — Кикулан. Слегка скуластое лицо было суровым. В руке Кикулан сжимал стрелу с костяным наконечником.

До сих пор между пришельцами и островитянами, как это было прежде на чукотском берегу, никаких столкновений не происходило — на этот счет участники экспедиции строго предупреждались наставлением Адмиралтейств-коллегии и многочисленными увещеваниями командиров. Но кто знает, каковы верования и представления алеутов? Вдруг перенос изображения здешних мест на бумагу будет сочтен страшным нарушением одного из бесчисленных табу, предписанных неведомым богом Аммехом? Разумеется, страшило лишь то, что случившееся могло нечаянно принести вред атмосфере дружелюбия, возникшей между российскими моряками и алеутами.

И Воронин поднес рисунок к лицу Кикулана, а затем широким жестом свободной руки обвел пространство вокруг — как еще было можно в самое краткое время объяснить вождю связь между окружающим и своим, странным, конечно, по мнению Кикулана, занятием?

Брови алеута сдвинулись. Он всмотрелся в рисунок и что-то уловил в нем, потому что отодвинул руку Воронина с бумагой, посмотрел на скалы, на корабли, перевел взгляд на рисунок… И улыбнулся.

Воронин облегченно перевел дыхание.

А Кикулан уже что-то говорил гортанно и быстро, показывая то на себя, то на бумагу, кивал головой, и длинный пучок из бурой шерсти сивуча вздрагивал на замысловатой шапке вождя.

— А что ж? — засмеялся Воронин, поняв просьбу Кикулана, — сделаем! Становись вон там, нет, подальше чуть.

Так в художественной летописи экспедиции появился рисунок с изображением алеутского воина и вождя.

Где они нынче, все эти рисунки? Спустя шесть долгих лет в адмиралтейских присутствиях участников экспедиции встречали как бы с некоторым недоумением. Впрочем, награды были новым государем утверждены и вступившим вслед за ним на престол очередным самодержцем не отменены. Лука Воронин получил должность канцеляриста с чином 14-го класса в чертежной мастерской Адмиралтейства.

И полетели годы — однообразные, как осенний дождь в ущельях петербургских переулков… А потом пришла старость, небольшой пенсион.

Лука Воронин не помнил хорошо — кажется, бородач наливал ему; кажется, он говорил о давних временах, когда чернели под пригревавшим весенним солнцем округлые лбы валунов на берегу Чукотки, и это значило: скоро лед начнет трескаться, разламываться, сходить. И тогда — корабли выйдут в океан. А может, и не говорил он этого, а только думал, представлял.