Вячеслав Пальман - На суше и на море 1979

Выходит, музыка опиралась на словесный фундамент и слово служило его главным арсеналом. Как музыка не существовала без песни, так и песня без слов. Однако речь идет о том времени (примерно за тысячу лет до нашей эры), когда музыка уже сложилась как самостоятельный вид искусства. Всегда ли так было, если иметь в виду более седую древность? В этом же источнике указывается, что развитие музыки вело к постепенному ослаблению постоянных канонов, к усилению творческого, композиционного начала. К V веку до н. э. мелодия заняла в сравнении с ритмом первенствующее место [17] См. там же. с. 206. .

Иными словами, постоянные каноны были связаны с ритмом, а композиционное начало открывало выход мелодии. Развитие музыки шло от ритма и такта к мелодии. Можно предположить, что ритм утверждался в совместных действиях, когда требовалось согласовать усилия, чтобы не терять заданного темпа. Он служил необходимым компонентом мистерии, культа, танца, передвижения больших масс людей. Рождение мелодии знаменует новый, более высокий этап духовного развития человека, его вступление в эру цивилизации. Разумеется, мелодия не уничтожила ритма, но сузила его значение, отведя ему подчиненное место.

И вес же не следует полностью игнорировать факт подражания природе, о котором сообщает Лукреций Кар. Только не будем толковать его упрощенно, в том смысле, что сначала люди слушали пение птиц, а потом сами запели. В действительности все сложнее. Людям свойственно удивляться тому, что не укладывается в обычные представления. Удивление — сложное чувство. Иногда оно переходит в восторг, вселяющий в нас душевный подъем, стремление познать сущность данного явления.

Удивление — начало эстетического освоения действительности. Едва ли не самые ранние проявления эстетических чувств связаны с такими природными явлениями, как ветер, буря, гром, молния. Человек раньше всего столкнулся с этими стихийными силами, подвергаясь их испытанию. Греческая мифология создала образ владыки ветров Эола. С его именем связано предание о чудесной арфе, струны которой звучат при дуновении ветра (Эолова арфа). А рядом с Эолом Орфей — сын музы Каллиопы, мифический певец, основатель музыки. Его пение очаровывало людей и богов. укрощало дикие силы природы. Разве не от избытка духовных сил народ возлагал столь великие надежды на песню!

У славян вместо Эоловой арфы подобным инструментом с волшебными свойствами выступают гусли-самогуды. которые сами играют, сами песни поют, заставляют плясать зверей и даже леса и горы. Они же своей игрой могут навеять глубокий сон.

Известный ученый-этнограф А. Афанасьев пришел к выводу, что музыкальные инструменты с волшебными свойствами вроде гуслей упоминаются в преданиях всех народов [18] См. А. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, т. 1. М… 1865. с. 332. .

Примечательно, что уже в древности человек думал о подчинении сил природы и подчинял их. по крайней мере в своем воображении. Его мифы вносят организующее начало в хаос стихии. Позже, в условиях цивилизации. поэзия и музыка сумели проникнуть в мир субъекта, противостоящего этому хаосу, и выразить его эмоциональное состояние. Так. в поэтическом творчестве буря уподобляется вою или рычанию зверя, плачу ребенка, стону больного, гнусавому пению, слепой ярости одержимого и т. п.!

Голоса певчих птиц, надо полагать, в большей степени влияли на формирование эстетических чувств, но и насекомые здесь не на последнем месте. Особенно повезло цикаде. Уже Алкей из Лесбоса описывает звон цикады, хотя и без особого восторга: «Все звенит да звенит в чаще ветвей стрекотом жестких крыл». Позже Анакреонт, певец любви и неги, отдал щедрую дань все той же цикаде. Гнедич перевел на русский язык восторженный гимн этому существу. Правда, он допустил одну вольность: подыскивая русский аналог цикаде, нарек ее кузнечиком, не смущаясь тем. что обитает она не в травах луговых, а на деревьях. Получилось довольно забавно. Вот его начало: «О счастливец, о кузнечик, /На деревьях на высоких/ Каплею росы напьешься/ И как царь ты распеваешь./ Все твое, на что ни взглянешь. /Что в полях цветет широких./ Что в лесах растет зеленых…»

Но и кузнечик сам по себе достоин внимания поэта. Примечательный факт: древние греки выхолили вечерами на луг слушать кузнечиков, подобно тому как мы сегодня слушаем соловьев.

Уважаемый автор исследования предмузыки не скрывает удивления по этому поводу: древние греки отличались высоким эстетическим вкусом, как же мог их увлечь кузнечик? [19] См. Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке. Вып. 7. М… 1969. с. 324. Эстетические чувства каждого народа не застаиваются, а развиваются, утончаются на путях социального прогресса. В этом все дело.

Звон цикад многие находят теперь металлически жестким, неприятным. надоедливым. А древние греки придерживались иного мнения: им нравился такой звон, и мы не вправе их упрекать. Что касается кузнечика, то его звон более благозвучный — веселый и нежный, как горный ручей, как чистый хрусталь. К нему не потеряли интерес люди более поздних эпох вплоть до нашего времени. Английский поэт Ките в начале XIX века посвятил сонет «музыкальному мастерству» этого обитателя лугов и его запечному двойнику — сверчку. Сонет известен у нас в переводе Маршака. Припомним его окончание: «Поэзия земли не знает смерти. /Пришла зима, в полях метет метель./ Но вы покою мертвому не верьте. /Трещит сверчок, забившись где-то в щель,/ И в ласковом тепле нагретых печек/ Нам кажется: в траве звенит кузнечик».

Для советского поэта Николая Заболоцкого песнь кузнечика — воплощение живой связи времен, торжество жизни и разума, включенного в круговорот мироздания. Стихотворение подкупает глубиной и емкостью мысли. Здесь поистине алгебра выверяется гармонией, эстетика чувств достигает философского прозрения: «Настанет день, и мой забвенный прах /Вернется в лоно зарослей и речек./ Заснет мой ум, но в квантовых мирах /Откроет крылья маленький кузнечик / Над ним, пересекая небосвод. /Мельчайших звезд возникнут очертанья./ И он, расправив крылья, запоет /Свой первый гимн во славу мирозданья / Довольствуясь осколком бытия. /Он не поймет, что мир его чудесный/ Построила живая мысль моя. /Мгновенно затвердевшая над бездной./ Кузнечик — дурень! Если б он узнал. /Что все его волшебные светила/ Давным-давно подобием зеркал/ Поэзия в пространствах отразила!»

Если поэты учат нас вслушиваться в мир звуков, чтобы постигнуть его красоту, то музыка раскрывает силу очарования самого звучания. Полет шмеля, приглушенное жужжание пчел в знойный полдень, монотонная песня комара, звон цикад и кузнечиков — все богатство подобных созвучий нашло отражение в музыкальных шедеврах.