Вячеслав Пальман - На суше и на море 1979

Николай добродушно усмехнулся:

— Вам, наверное, дедусь, дома делать нечего.

Я думал, старик обидится на его слова. Но тот добродушно усмехнулся:

— И правда, делать нечего. И внуков и правнуков воспитал. Самый младший нынешней осенью в армию пойдет.

— Сколько же вам лет? — поинтересовался я.

— А сколько дашь? — спросил он лукаво.

— Да лет шестьдесят…

— И не угадал, — довольно рассмеялся старик, — прибавь, сынок, еще два десяточка.

— Ну, никогда бы не дал!

— Природа-матушка дает мне бодрость и силу.

— Какая же у вас специальность? — спросил я.

— У меня этих специальностей целая торба. — Старик стал загибать пальцы на руке. — Был я лесником, егерем, лесорубом, птицеловом… Э-э, да всех и не перечесть.

Нам было интересно послушать словоохотливого собеседника, но усталость брала свое. После трудного дня хотелось скорее лечь. Увидев, что мы ужинаем всухомятку, старик укоризненно покачал головой:

— Молодо-зелено. Долго ли сможете так питаться? У меня правило в жизни — завсегда есть горячую пищу. Погодите-ка, сынки, я пойду жерлицу проверю.

Он легко поднялся на ноги и, немного сгорбившись, высокий и сухощавый, быстро направился к речке.

Было тихо и тепло. Начинались белые ночи. Солнце давно спряталось за крестообразными маковками могучих елей, но было так светло, что хоть газету читай.

Рабочие собрали сушняк и разожгли у шалаша костер — дымокур от комаров. Вскоре вернулся сияющий старик с ведерком, в котором плескались щучки.

— На ушицу хватит, — довольно произнес он и занялся приготовлением ужина.

Немного потребовалось времени, чтобы разделать щучек и сварить уху, приправленную лавровым листом и перцем.

— Ай да уха! — похваливал Николай. — Никогда такой не ел. Молодец, дедушка!

— Иван Кузьмич меня зовут, — уточнил старик.

Попив чаю, принялись устраивать в шалаше соломенные постели. Моим соседом справа оказался Иван Кузьмич.

Уже сквозь дрему я слышал, как с противоположного берега речки раскатилась звонкая трель: «килю-у, килю-у, килю-у».

— Соловушка, сердешный, прилетел, — прошептал старик.

А певец уже частил громкую дробь. Затем сравнительно тихо и нежно протянул: «фи-ють, фи-ють, фи-ють». Одно колено следовало за другим почти без остановки. Соловей то «пулькал», то «филилюкал», то «пускал стукотней».

Сосед шепотом подсчитывал: «пять, шесть, семь…»

«Трити-ту, трити-ту, трити-ту», — пропел соловей и смолк.

— Восемь колен дал! — восхищался старик. — Склад-то какой! Ни одной помарки, ни одного повторения!

Недолго стояла тишина. Где-то совсем рядом с нами снова полились соловьиные трели.

— Перелетел на новое место, — произнес я.

— Не-ет. Это другой соловушка поет, из соседней рощи, — прошептал Иван Кузьмич и приподнялся на локте.

Мне казалось, что соперник пел тоже красиво.

— Девять колен и две помарки. Эх, огородник!

Еще не стихло эхо последнего звука, как воздух огласила соловьиная трель первого певца. Я попытался подсчитать колена, но это оказалось не так просто — они быстро следовали одно за другим. А сосед произнес умиленно:

— Десять колен! Ах, молодец!

И снова первого пернатого солиста сменил второй.

— Тоже десять колен дал, — без особого восторга подытожило строгое жюри. — Видать, соловушка молодой, помарок-то сколько! Но еще научится. Старые соловьи ставят голоса молодым.

Наступила долгая пауза.

— Конкурс певцов закончился, — шутливо заметил я.

— Ну нет. Они всю ночь будут распевать.

И вновь запел первый солист. Он властвовал над облитой белой ночью землей. Когда мелодия внезапно оборвалась, старик воскликнул:

— Двенадцать колен без единой помарки! За такого певца в прежние времена дали бы большие деньги. Уж я-то цену такому певцу знаю. Меня, сынок, в молодости нанял знаменитый трактирщик Пожарский. Прославился он котлетами да голосистыми соловьями. Трактир стоял на самом бойком месте, на тракте Петербург — Москва, в Торжке. Всегда в нем было полным-полно именитых постояльцев и просто посетителей. В Курск, а то аж в Киев посылал меня хозяин за соловьями.

Заинтересовавшийся рассказом старика Николай спросил:

— Зачем же хозяину так много нужно было соловьев?

— В неволе, сынок, соловей поет недолго. И вообще с годами у птахи на языке появляется твердый нарост — типун. Вот отсюда и поговорка пошла: «Типун тебе на язык».

Иван Кузьмич достал кисет и стал свертывать цигарку.

Усмехнувшись, он продолжал:

— Бывало, прознает хозяин, что у какого-нибудь помещика в саду поселился хороший соловей, и говорит мне: «Ну, Иван, если поймаешь этого соловья, я в долгу не останусь!» А я рад стараться. Семья-то у отца была большая. Один другого меньше… А сколько раз меня били барские сторожа! Один-то раз чуть собаки не загрызли. Одежду в клочья изодрали. Думал, живой не останусь. А соловья все-таки не упустил.

Старик глубоко затянулся, и по шалашу поплыл едкий дым самосада.

— Я не только ловил соловьев, но и кормил их, — продолжал он свои воспоминания.

— А что едят соловьи? — спросил Николай.

— Мучных червей, мух, тараканов. Только таракану надо голову отрывать, иначе соловей ни за что его не возьмет. Вот так-то, сынки, нужда и заставила меня ловить бедных соловушек. Изловишь, а его запрут в темную клетку да и повесят в углу, в зале. А зал-то аж черный, весь в копоти. Пой, соловушка, на потеху пьяным мужикам! Только в неволе соловей хуже поет.

Решил и я поделиться своими познаниями:

— Из истории известно, что римский император Лукулл прославился пышными пирами и на них среди самых изысканных кушаний подавались соловьиные языки.

— Да, сколько же несчастных соловушек погибло, — сокрушенно покачал головой Иван Кузьмич.

…Соловьи продолжали ночное состязание. Я снова попытался подсчитать колена, да так незаметно и уснул под их чудное пение.

Очерк

Фото автора

«Ходок», «ходоки» — слова, имеющие, по В. И. Далю, множество значений. В данном случае подходит такое: «Кто за каким-либо делом ходит». И хотя эти люди летали на самолетах и вертолетах, ездили в автобусах и автомобилях — таков уж нынешний стремительный век. — были они. конечно, в полном смысле «ходоками». И дело имели вполне определенное — присмотреться к работе наших оленеводов, поучиться у них. И конечно, каждому хотелось посмотреть, как живут в Стране Советов коренные северяне.

Путешествие наше состоялось зимой 1977 года. В нем участвовали пятеро гостей с Аляски, из них трос эскимосов. Вилли Хэнзли из поселка Коцебу, президент местной корпорации «На-на». Оттуда же и Дуглас Шелдон — оленевод. Дэнни Кармун живет в городе Номе и. оперируя нашими понятиями, занимает пост управляющего оленеводческим отделением корпорации. Двое других гостей — профессор Аляскинского университета Джек Льюик. известный специалист по биологии северных оленей, и доктор Раймонд Камерон, коллега Льюика. В нашей группе — профессор В. Н. Андреев — крупнейший советский специалист по оленеводству и несколько его сотрудников.