Вячеслав Пальман - На суше и на море 1979

Впрочем, вопросов больше деловых.

— Какой лишайник считается у вас самым питательным?

— Как долго держите стадо на одном месте?

— Как спасаетесь от гнуса?

Чаепитие подходит к концу. Кружки больше не тянутся к чайнику. Поток вопросов пока иссякает. Пастух — тот, что мастерски ловил оленей, — подает Дугласу маут.

— Вам на память и для тренировки, — говорит он.

Подарок щедрый. Маутом оленеводы очень дорожат. Но чувствуется в словах пастуха и тонкая ирония. Дуглас сначала отказывается от дара, а приняв его и, очевидно, уловив «подковырку», растерянно кланяется, пытается что-то сказать, но вскоре замолкает.

Из палатки — снова к стаду. Несмотря на свои годы (ему за семьдесят), впереди с лопатой профессор Андреев. Он разгребает снег в местах оленьих покопок, нагибается, называет растения, которыми кормятся животные.

Из-под снега показываются веточки вороники (называют ее и водяникой), усеянные промерзшими черными ягодами. Дэнни и Дуглас заулыбались, словно встретили хорошего знакомого.

— Самые вкусные ягоды, — говорит Дэнни.

О вкусах, конечно, не спорят, но у нас вороника вовсе не пользуется популярностью.

— Значит, эскимосы могут жить на вашей земле, — шутит он, потом добавляет: — Без вороники не приготовишь и акутаг. Это наше эскимосское мороженое — нужно добавить к ягодам только тюленьего жира и сахара.

«Раскопки» продолжаются. Владимир Николаевич рассказывает много интересного, и его с одинаковым вниманием слушают аляскинцы, черноглазая бригадирша, пастухи-эвены. Однако уже смеркается, пора идти в поселок, где нас ждут ужин и ночлег.

Так прошел один из дней нашего пребывания в Якутии, в Томпоиском районе, в оленеводческом совхозе того же названия. Угодья его расположены в бассейне Алдана, на склонах Верхоянского хребта. Когда-то добирались в эти места на лошадях по старинному Охотскому тракту. Вел он к Тихому океану, к Камчатке, к Аляске — Русской Америке. А теперь прилетают сюда из Якутска на вертолете. Сам тракт давно уже зарос, его поглотила тайга, и, кроме названия села на Алдане — Охотский Перевоз, уже мало что говорит о пути, который проделали в свое время и Беринг и Шелихов.

В совхозе работают якуты, русские, но больше всего эвенов. Этнографы допускают, что между эвенками и эвенами, с одной стороны, и эскимосами — с другой, существуют древние родственные связи. И хотя «ходоки» одеты в яркие нейлоновые комбинезоны и фуражки, в теплые парки заморского покроя, а местные оленеводы ходят в меховых куртках, шапках-ушанках, оленьих унтах, предположение этнографов здесь, в совхозе, показалось мне особенно убедительным. Когда оказывались рядом и хозяева и гости, невольно бросалось в глаза их сходство — смуглая кожа, черные волосы, широкие лица с темными глазами. Неважно, что Хэнзли держится уверенно, строен, носит очки, а Шелдон, наоборот, полноват, робок, румяное его лицо украшают короткие, аккуратно подстриженные усики (хотя и скромник, а заботится о своей внешности). О Дэнни тоже не скажешь, что он решителен («айукгамут» — «что поделаешь?» — только от него я и слышал это эскимосское слово). Кармэн как-то незаметен. Говорит всегда тихо. Всегда улыбается, лицо бледновато. Между нашими и аляскинскими северянами сразу же установились какие-то особенно свойские отношения.

Оленеводство, как и охота, традиционное занятие местных эвенов (раньше их называли ламутами). Но если сорок-пятьдесят лет назад эти люди были кочевниками, а жилищем им и летом и зимой служил «дю» — дымный берестяной чум, то теперь, как правило, они живут в благоустроенных поселках, и быт их мало чем отличается от городского. Кочуют же, и то посменно, лишь пастухи. Обо всем этом гостям заранее — ив Москве и в Якутске — говорилось. Но действительность превзошла ожидания и. по-видимому, не только мои.

Мы летим час, другой, третий. Под вертолетом горы — Верхоянский хребет. Заснеженные, поросшие лесом долины сменяются вершинами с голыми каменными россыпями. Раз-другой пересекаем ниточку шоссе с редкими, похожими на ползущих жуков автомобилями. И опять — долины, горы. Глаз уже привыкает к безлюдью, и поэтому так неожиданно открывается поселок, расположившийся в излучине реки. Прямые улицы, и в пересечении их — площадь. Одинаковые квадратики двухэтажных домов. Человеческие фигуры. Поодаль — густой дым над высокой трубой, наверное, котельная. Таким предстает перед нами поселок Тополиный — центр Томпонекого совхоза.

В поселке есть магазин, школа, клуб, больница — вывески этих учреждений попадаются по пути в гостиницу. О прочем рассказывает директор совхоза Василий Михайлович Кладкин в своем просторном кабинете. Кроме него и гостей здесь зоотехники, ветеринарный врач, охотовед, другие совхозные специалисты, в большинстве своем — эвены.

Гости слушают директора, потом следуют вопросы:

— Сколько человек живут в Тополином?

— Около тысячи.

— Во что обошлось строительство?

— Примерно в два миллиона.

— Откуда взяли деньги?

— Дало государство.

Хозяева рассказывают, что в совхозе сейчас около двадцати тысяч оленей, что на рубль затрат в оленеводстве — три рубля отдачи, говорят о том, насколько выгодны подкормка оленей, скрещивание их с оленями тофаларскими, которые гораздо крупнее местных. Вспоминают, как самолетом привезли сюда с Алтая необычных пассажиров — первых тофаларских хоров. С тех пор прошло почти пятнадцать лет. За это время здесь вырастили больше шести тысяч помесей, и каждый из них по сравнению с местными оленями приносит на двадцать два рубля прибыли больше. А при подкормке оленей каждый затраченный рубль дает шесть рублей прибыли.

— Ого! — в один голос произносят Хэнзли и Льюик.

— Вот и подсчитайте, как это выгодно, — говорит Василий Михайлович. — А поголовье мы будем увеличивать, и нам никак не обойтись без советов ученых, — добавляет он, выразительно глядя на профессора Андреева.

— Нам бы народу побольше, особенно молодежи, — говорит Кладкин.

А я смотрю на сидящего передо мной Дэнни и, кажется мне, читаю его мысли. Ведь так трудно найти работу в Номе, где он живет, особенно приехавшему из «глубинки» эскимосу, тем более подростку.

— Нельзя ли побывать в доме одного из оленеводов? — спрашивает кто-то из гостей.

В это время дверь кабинета приоткрывается. В него заглядывает средних лет женщина. Увидев много народу, она смущается и хочет удалиться, но директор останавливает ее, о чем-то спрашивает по-эвенски. Женщина без раздумий утвердительно кивает и улыбается.