Джеральд Даррелл - Моя семья и другие звери

С наступлением теплых весенних дней Теодор приезжал к нам из города на чай каждый четверг в наемном экипаже. Его безупречный костюм, стоячий воротничок и фетровая шляпа казались странными на фоне всевозможных сачков, кошелок и коробочек с пробирками. Перед чаем мы изучали и идентифицировали мои последние находки. А после чаепития обходили наши владения в поисках разной живности или, по выражению Теодора, «совершали экскурсию» к близлежащему пруду либо канаве, где высматривали микроскопические существа для его коллекции. Теодор без труда опознал моего необычного жука с неуместными яркими пятнышками на туловище и поведал мне о нем много удивительных подробностей.

– Ага! – воскликнул он, пристально его разглядывая. – Это жук-нарывник… meloe proscaraboeus … м-да… забавные создания. А вы что скажете? Насчет надкрыльев… видите ли, они не для полета. Есть несколько видов coleoptera , которые утратили способность летать по той или иной причине. Жизнь этого жука чрезвычайно любопытна. Это, разумеется, самка. Самец значительно меньше, раза в два. Самка откладывает в землю несколько желтых яичек. Личинка, когда вылупится, залезает на ближайший цветок, чтобы притаиться среди лепестков. Там она поджидает особую разновидность пчелы, причем желательно самку. Личинка-путешественница… э-э… оседлывает пчелу и вцепляется в ее шерстку своими клещами. Самка собирает мед, чтобы наполнить соты и там же отложить яйцо. Дождавшись этого момента, наша личинка соскакивает с пчелы, а та заделывает соты. Личинка тут же съедает яйцо и начинает постепенно развиваться. Любопытно, что этим личинкам подходит лишь один вид пчел. Я полагаю, что они нередко оседлывают не тех, кого надо, и в результате погибают. Но даже если это правильная пчела, нет… э-э… никакой гарантии, что самка собирается отложить яйцо.

Он помолчал и несколько раз приподнялся на цыпочках, задумчиво глядя в пол. Когда он снова поднял голову, в глазах заиграл огонек.

– С таким же успехом можно делать ставку на лошадь, которая… э-э… почти не имеет шансов прийти первой.

Он слегка наклонил застекленную коробочку, так что жук съехал в другой конец, с удивлением пошевелив своими антеннами. А затем аккуратно поставил ее обратно на полку рядом с другими моими экземплярами.

– Кстати, о лошадях, – бодро сказал Теодор, уперев руки в бока и потихоньку раскачиваясь. – Я вам не рассказывал, как я торжественно въезжал в Смирну на белом боевом коне? Дело было во время Первой мировой войны, и командир нашего батальона решил, что мы должны войти в Смирну… э-э… победной колонной, а во главе – всадник на белом коне. Сомнительная привилегия возглавить отряд досталась мне. Конечно, я освоил верховую езду, но я бы не назвал себя… мм… блестящим наездником. Поначалу все шло отлично, и лошадь вела себя безукоризненно, пока мы не добрались до пригорода. Вы знаете, в Греции существует обычай выливать на победителей одеколон, духи, розовую воду и… э-э… все такое. И вот из улочки вынырнула пожилая дама и стала разбрызгивать одеколон. К этому лошадь отнеслась спокойно, но, к несчастью, какая-то капля попала ей в глаз. Она была привычна к военным парадам и ликующим толпам, но не к тому, что ей плеснут в глаза одеколон. В общем, она… э-э… сильно расстроилась и повела себя как цирковая лошадь. Я не вылетел из седла только потому, что ноги были в стременах. Боевая колонна распалась, все пытались ее как-то успокоить, но она здорово разошлась, и тогда командир принял решение, что лучше нам не участвовать в парадном въезде. Так что, пока все разъезжали по главным улицам под музыку оркестра и выкрики толпы, мы незаметно уходили переулками, и, в придачу к пострадавшему конскому глазу, теперь от нас обоих разило одеколоном. М-да… с тех пор я как-то невзлюбил верховую езду.

Позади виллы открывались небольшие холмы с поросшими вершинами, нависающими над оливковыми рощами. Там были заросли зеленого мирта и вымахавший вереск, и оперение в виде кипарисов. Пожалуй, это было самое занимательное место во всей округе, поскольку там жизнь била ключом. В песчаных дорожках личинка муравьиного льва выкапывала конусообразную ямку и там поджидала какого-нибудь зазевавшегося муравья, чтобы обдать его горстью песка, отчего тот падал в заготовленную ловушку и тут же попадал в страшные клещеподобные челюсти. А в красном песке охотницы-осы рыли туннели, чтобы притаиться и напасть на паука; они вонзали в него жало и тем самым парализовывали, после чего оттаскивали подальше – будет пропитание для личинок. В цветущем вереске толстые мохнатые гусеницы, будущие бабочки-павлиноглазки, неспешно отъедались, похожие на ожившие меховые воротники. В теплом эфирном сумраке мирта сновали богомолы, вертя головой в ожидании жертвы. В кроне кипариса зяблики устроили свои уютные гнезда, полные глазастых птенцов с открытыми ртами, а под ними желтоголовые корольки сплетали хрупкие чашечки из мха и шерсти или охотились на насекомых, вися на ветке вниз головой и издавая едва слышный радостный писк при обнаружении паучка или комарика, а когда они бойко проскакивали под сенью деревьев, их золотистые грудки сверкали, как околыш на фуражке.

Довольно скоро после нашего воцарения на вилле я понял, что эти холмы на самом деле принадлежат черепахам. Однажды в жаркий полдень мы с Роджером прятались в кустах, терпеливо дожидаясь, когда большая бабочка-парусник вернется на свою излюбленную солнечную делянку, где мы сможем ее поймать. Это был первый по-настоящему жаркий день, и все живое, казалось, спит, разомлев на солнце. А вот парусник выделывал балетные па возле оливковой рощи, крутился, нырял, совершал пируэты и, похоже, не собирался садиться. Наблюдая за ним, я поймал краем глаза какое-то слабое шевеление под нашим кустом и бегло присмотрелся, но бурая выжженная земля выглядела безжизненной. Я уже готов был снова заняться бабочкой, как вдруг произошло нечто невообразимое: земля поднялась, как если бы ее кто-то снизу толкнул рукой, пошла трещинами, маленький росток в панике несколько секунд раскачивался, но в конце концов его бледный корешок не выдержал, и растение завалилось набок.

Что могло вызвать столь внезапное извержение? Землетрясение? Но не в таком же миниатюрном масштабе. Крот? Только не в этой сухой, безводной почве. Пока я гадал, земля снова вздыбилась, раскололась на куски, которые отвалились, и я увидел желто-коричневый панцирь. Земля продолжала отваливаться, панцирь поднимался вверх, и вот из провала медленно и осторожно показалась сморщенная чешуйчатая головка, а за ней длинная тощая шея. Тусклые глаза пару раз моргнули, уставившись на меня, после чего черепаха, посчитав меня неопасным, со всеми предосторожностями и с невероятными усилиями выбралась из подземелья, сделала два-три шага и, распластавшись на солнышке, тихо задремала. Для рептилии первый раз позагорать после долгой зимовки в сырой и прохладной почве – все равно что для жаждущего глоток вина. Черепаха выпростала ноги, максимально вытянула шею, а голову положила на землю и закрыла глаза. Казалось, она каждой клеточкой впитывает в себя солнце. Пролежав так минут десять, она медленно, целеустремленно поднялась и пошаркала по дорожке к месту в тени кипариса, где росли одуванчики и клевер. Тут ноги под ней подломились, и она с характерным звуком шлепнулась на брюхо. Из-под панциря высунулась голова и подалась к густо-зеленой поросли клевера, рот широко открылся, и после короткой драматичной паузы челюсти сомкнулись вокруг сочного листа; она его оторвала и со счастливым выражением на мордочке начала разжевывать – ее первая еда после зимней спячки!