Эрик Вейнер - Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой

Только в одной стране, в Соединенных Штатах, большинство (56 процентов) респондентов отдали предпочтение магазину с пятьюдесятью вкусами. Швейцарцы были на другом конце спектра. Только 28 процентов предпочли магазин с большим количеством вариантов. Выбор означает счастье только тогда, когда это выбор о чем-то, что имеет значение. Избирательные вопросы, вопросы мороженого — тоже, но пятьдесят вкусов — слишком большой выбор.

Я снова в поезде. На этот раз пункт моего назначения — Сен-Урсан, про который мне сказали, что это «город среднего возраста». Когда я услышал это, я представил себе, что весь город наполнен лысеющими, пухлыми мужчинами за рулем красных спортивных автомобилей. На самом деле швейцарец имел в виду город, не изменившийся со времен Средневековья.

Его зовут Андреас Гросс, и все говорили, что он тот, с кем я должен встретиться. Он член швейцарского парламента и большой сторонник прямой демократии. Он путешествует по миру, продвигая достоинства этой модели. Он известен тем, что в 1989 году вывел на голосование инициативу упразднить швейцарскую армию. Никто не думал, что эта инициатива получит большое количество голосов. На самом деле, 35 % проголосовали «за». Швейцарцы были в шоке. Инициатива встряхнула армию, и сегодня ее численность вдвое сократилась по сравнению с 1989 годом. Я иду в вагон-ресторан. Ничего общего с вокзальной забегаловкой. Меню на четырех языках предлагает мне выбор: пенне из свежих грибов или ризотто со свежей спаржей. Я в раю. Поезд пересекает языковую разделительную линию между немецкой и франкоязычной частью Швейцарии, и я спрашиваю на французском и немецком языках:

— Я хочу кофе. У вас есть?

Швейцарцы переводят все как минимум на три языка. Это означает, что чтение даже самого простого знака занимает много времени. Я вижу один, который говорит: «Опасность: не пересекать железнодорожные пути». К тому времени, как вы доберетесь до английского в нижней части лингвистической пирамиды, вы уже окажетесь на электрическом стуле.

Мы прибываем в Сен-Урсан, и Андреас Гросс встречает меня. Он носит джинсы, у него борода с проседью и лишь намек на животик. Он больше похож на стареющего хиппи, чем на парламентария. Мы направляемся в его институт, который на самом деле просто переделанный старый дом.

Андреас делает мне чашку эспрессо (вклад Италии в счастье), и мы садимся поговорить. Быстро становится очевидно, что Андреас не слишком заинтересован в бизнесе счастья. Это недостаточно серьезно для него. Он хочет говорить о прямой демократии и пленарных заседаниях, серьезных швейцарских подданных. Он цитирует Руссо и говорит такие вещи, как «я хотел бы, чтобы швейцарцы больше походили на швейцарцев, чем они думают». Я понятия не имею, о чем он говорит.

Он говорит мне, как Швейцария заботится об окружающей среде, что он собирается потратить сумму, эквивалентную двадцати миллиардам долларов, чтобы вырыть огромный туннель под Альпами. Грузовики, которые ездят по всей стране, поставят на поезда и будут транспортировать буквально через горы. Он говорит мне, что «права человека — дитя войны. Все великие достижения человечества прошли через войны». Швейцарцы не воевали с 1848 года.

— Значит ли это, что швейцарцам нужно больше войн? — спрашиваю я.

— Нет, нет, нет, — отвечает он, пропуская мой сухой юмор. — Нам нужно найти другие способы продвижения прав человека.

Мы говорим еще немного о постмодернизме, демократии и нейтралитете, прежде чем углубиться в тему, с которой начались мои швейцарские приключения: чистые туалеты. Андреас, как Дитер, очень любит их.

— Даже на самой маленькой железнодорожной станции туалет чистый, — говорит он с гордостью.

Мы как раз подъезжаем к такой. Мы прибыли рано, на улице дождь. Воздух напоен сладостью. Мы сидим в его старом Saab и продолжаем разговор.

Он говорит мне, как однажды он встретил стареющего американского активиста из несгибаемых старожилов 1960-х, который отправился в Никарагуа и встал плечом к плечу с сандинистами. Андреас впечатлен его идеализмом и жалуется, что американская молодежь потеряла свою мятежную искру. Сегодня в США один человек ничего не меняет.

— Почему вы не создадите полноценное представительство? — спрашивал его Андреас.

— У меня нет времени на подобную бюрократию, — огрызался американец.

— Вы предпочитаете биться головой о бетон еще двадцать лет? — задавал вопрос Андреас.

Причем для Андреаса проблема не в битье, а в бетоне. Изменение системы, по его мнению, довольно скучная процедура. Тихо менять мир — это очень швейцарский подход, достойный восхищения. Он требует терпения и высокой терпимости к скуке. У швейцарцев есть и то и другое.

Я ловлю последний взгляд Андреаса Гросса. В США, думаю, он был бы одним из ворчливых болтунов в какой-нибудь кофейне в Беркли. Здесь — он выдающийся парламентарий, который почти полностью отменил всю швейцарскую армию. Лучшее доказательство того, что швейцарцы не так уж скучны в конечном итоге.

Когда я сажусь в очередной поезд, который увезет меня из Швейцарии, мною неожиданно овладевает печаль. Я буду скучать по этому месту.

Но счастливы ли они? По всем признакам — да. Или признаки неверны. У меня нет слов. Мы имеем гораздо больше слов, чтобы описать неприятные эмоциональные состояния, чем приятные. (И так со всеми языками, а не только с английским.) Если мы несчастны, у нас целый шведский стол из слов. Мы можем сказать, что мы чувствуем себя опущенными, меланхоличными, несчастными, угрюмыми, мрачными, унылыми, на дне, бесприютными и много другого.

Но если мы счастливы, то шведский стол напоминает салат-бар в Pizza Hut. Мы могли бы сказать, что у нас приподнятое настроение или мы наполнены блаженством или чувствуем его. Эти слова, однако, не передают оттенков счастья.

Нам нужно новое слово, чтобы описать швейцарское счастье. Что-то большее, чем просто довольство, но меньшее, чем полноценная радость. Удовольствие, возможно. Да, это то, чем швейцарцы обладают: полноценное удовольствие.

Мы могли бы использовать это слово для описания всех видов ситуаций, в которых мы чувствуем радость и одновременно спокойствие. Слишком часто, когда мы говорим, что радуемся, на самом деле мы просто возбуждены. Существует неистовый характер нашей радости, дуновение паники; мы боимся, что момент может внезапно оборваться. Но есть и другие моменты, когда наша радость более приземлена. Я говорю не о трансцендентальных моментах блаженства, а о чем-то меньшем, о чем-то швейцарском.

Мы могли бы испытать полноценное удовольствие, когда мы делаем какие-то банальные вещи: подметаем пол, сортируем мусор, слушаем старого доброго Боба Дилана. Да, это оно. Швейцарцы не знают, каково это, быть счастливыми, но они уверены, что знают, как порадовать себя.