Эрик Вейнер - Как я стал знаменитым, худым, богатым, счастливым собой

Я делаю глубокий вдох, а затем проглатываю. Мгновенно мой ум заполняет одна мысль: Оден был прав. Я никогда на самом деле не ел ногти, но я полагаю, что это должно быть что-то похожее. Harkarl имеет кислый, неестественный вкус. Хуже всего стойкое послевкусие. Оно поселилось у меня во рту и сопротивляется выселению, несмотря на мои попытки смыть его большим количеством стаканов воды, пакетиком жареных кешью, целой головкой сыра гауда, а также двумя бутылками пива. К тому времени, как я возвращаюсь к моей гостинице час спустя, этот вкус зловеще мигрирует к моему горлу и не проявляет никаких признаков того, что он покинет меня в ближайшее время. Мне плохо.

— Попробовал harkarl, не так ли? — говорит приятный человек в приемной, чувствуя мой дискомфорт.

— Да, как вы узнали?

Он не отвечает, просто хихикает, а затем предлагает мне попробовать напиток под названием svarti dauoi, или черная смерть. Это исландский национальный напиток, и это, я могу сообщить, единственное известное человеку вещество, которое достаточно сильно, чтобы вытеснить вкус тухлой акулы из горла. Правда, оно оставляет особенно неприятное похмелье, но это небольшая цена за освобождение.

Я брожу по Рейкьявику, и город кажется… выключенным. Неверно. Город, как я понимаю, не выглядит постоянным. Он не такой эфемерный, как Катар, но все же временный, мимолетный, как если бы эти дома были возведены вчера и могут так же легко исчезнуть завтра. Я бы не удивился, услышав крик «Стой, это декорация!» и увидев рабочих сцены, скопившихся на окраине города. Архитектура отчасти объясняет это чувство. Многие здания сделаны из гофрированной стали и выглядят неубедительными. При этом есть скалы, горы и море, которое маячит на каждом углу, угрожая стереть город.

Минуту я погружен в урбанистику — кругом кафе, дизайнерские магазины, но, повернув вниз по улице, я вдруг вижу дикую природу.

В отличие от Нью-Йорка или Шанхая, Рейкьявик не страдает манией величия. Это город, который знает свое место в космосе, знает, что это незначительное место, и ему комфортно с этим. Исландцы процветают на этой временной природе жизни. Он держит их в напряжении, будоражит их воображение. Прежде всего, это напоминает им о хрупкости жизни. Крупные города симулируют бессмертие, вводят в заблуждение, что каким-то образом их огромные размеры, их господство над природой позволит победить смерть. В Исландии, стране, где последнее слово всегда за природой, бессмертие настолько очевидно смешно, что никто не воспринимает его всерьез.

На самом деле, исландцы, кажется, процветают на чувстве бессилия против природы. Кристин, телевизионный продюсер, рассказала мне о недавней прогулке всего в десяти минутах от ее дома, в пригороде Рейкьявика, который примыкает к лавовому полю:

— Ни одного человека в поле зрения. Если бы я упала и сломала лодыжку, я бы умерла в течение нескольких часов.

Для меня это звучало страшно, но она сочла это захватывающим.

Это тот же самый кайф, что мотивирует парашютиста, мотоциклиста или каскадера? Я не думаю, что это так. Она говорит не об адреналине, а скорее о глубокой, вневременной связи с природой, которая включает в себя перспективу смерти, но не определяется ею. Прогуливаясь по Рейкьявику, а обойти его целиком не займет много времени, легко понять, что это исключительно творческое место. Здесь, кажется, все здания — это художественные галереи, или музыкальные магазины, или кафе, заполненные писателями, создающими Великий исландский роман. Может быть, думаю я, это — секрет исландского счастья.

Очевидно, что счастье не зависит от холодной, жесткой логики — или все бухгалтеры были бы в восторге. Великие мыслители уже давно указывали на связь между творчеством и счастьем. «Счастье, — однажды сказал Кант, — является детищем не разума, а воображения». Другими словами, мы создаем наше счастье, а первый шаг в создании чего-либо — представить это. Британский академик Ричард Шох в своей книге «Секреты счастья» определил это следующим образом: «Ваше воображение должно, в некоторой степени, выйти за пределы разума, потому что только так вы можете представить себе будущую реальность: вы почувствуете уверенность в том, чем вы могли бы стать».

Исландия — это страна, которая изобретает свою культуру прямо сейчас. В то время, как вы читаете эти слова, какой-то исландский музыкант сочиняет исландскую песню. До сих пор, однако, такого понятия не существует. В Исландии нет народной инструментальной музыки. Все время было слишком холодно и темно заморачиваться, или, возможно, древние исландцы были слишком пьяны в то время. Так что современные молодые исландцы сами решают, как звучит исландская песня. Это замечательная вещь для наблюдателя. Для того чтобы присутствовать в момент создания.

Если, простыми словами, лелеять счастье, щекотать творческую душу целого народа, возможно для языка, то это, конечно, про исландский язык. Исландцы любят свой язык. Любят даже больше, чем они любят свою страну, и это кое о чем говорит. Для исландцев язык является символом культуры. Вот что сказал мне здесь один человек. В любой другой стране я бы пропустил мимо ушей такое высказывание, как националистическую гиперболу. Я мог бы даже посмеяться. Но не в Исландии.

Любой исландец скажет вам (и он скажет), что они говорят на чистом языке викингов, в то время как другие скандинавские страны говорят на измененном, разбавленном варианте. Как и французы, исландцы защищают свой родной язык. Но, в отличие от французов, исландцы не ханжи. Все здесь говорят по-английски, а также на исландском. «Двуязычие» не является ругательным словом.

С каждым новым изобретением — компьютером или, скажем, с низкокалорийным черничным маффином — страны по всему миру придумывают новые слова для этих вещей на своих языках. Большинство выбирают легкий путь и просто заимствуют английское слово, адаптируя его под свой язык. Таким образом, в Японии персональный компьютер становится persu-Con. Но исландцы настаивают на изобретении чисто исландских слов для этих современных устройств.

Исландские лингвисты делают это, опираясь на язык викингов. Конечно, у викингов не было ни единого слова для лампочки, не говоря уже о широкополосной связи, так что лингвисты подходят творчески. Исландское слово телевизор — «sjónvarp», например, означает, буквально «прицел заклинателя». Межконтинентальная баллистическая ракета представляла собой реальную проблему. В конечном счете лингвисты придумали слово, которое означает «летающая вещь на дальние расстояния». Неплохо. Но мой фаворит — слово для компьютера: «Tolva». Мне нравится, что оно делает мой ПК чем-то магическим и смутно зловещим: «числовой оракул». Чем он, собственно, и является.