Илья Рыжов - К заоблачному озеру

Наконец, все затихло. Длинные белые языки протянулись на километр поперек ледника. Сухорецкий первым нарушил молчание.

— Наш лагерь! — сказал он многозначительно.

Ясно видневшийся еще несколько секунд назад аккуратный квадратик нашего лагеря и цепочка следов, тянущаяся вверх, теперь были погребены одним из языков лавины.

— Ну, ворожила нам бабушка, — сказал Шекланов. — Хороши мы были бы там внизу!

Теперь все накинулись на Сухорецкого:

— Что же ты не снимал? Такой кадр! Бессмертный снимок!

Сухорецкий сам был этим чрезвычайно огорчен. Он достал свой черный мешок и принялся перезаряжать кассеты.

Палатку установили с большим трудом. Вместо кольев для оттяжек служили наши кошки, глубоко втоптанные в снег.

Бросили жребий — кому ночевать у входа. Печальная эта участь выпала на мою долю. Забрались в спальные мешки, разожгли примус, принялись за ужин. В палатке стало темно и, как всегда, от свечи и примуса по-домашнему уютно.

Я оставил свой дневник на морене. Теперь с собой у меня было несколько листков бумаги в картонной папке. Картон у меня конфисковали, и Сухорецкий принялся мастерить домино.

Ночью начался буран. Снег тяжело оседал на палатке, постепенно прижимая тяжелой подушкой наши ноги.

Как ни старался я закрыть вход в палатку, мелкая снежная пыль оседала на моем мешке, таяла над головой, холодными грязными каплями падала на лицо. Утром вставание было мучительно неприятным.

Ослепительный покров снега скрыл следы вчерашней лавины. Кое-как откопали свои кошки, свернули потяжелевшую сырую палатку.

День не предвещал ничего хорошего. Альтиметр дурил, снежные «флажки» курились на горных вершинах.

Мы не успели сделать и десяти шагов, как налетел буран. Землистого цвета тучи плотно забили небо и ледник. Завывая, понесся нам в лицо свирепый горный ветер.

С проклятиями мы повернули к месту своего ночлега и быстро расставили палатки на утоптанном, уже обжитом снегу.

Нужно было скоротать день. Играли в домино, рассказывали разные истории, хором пели песни. Пытались уснуть, но несколько раз будил грохот близких лавин.

Еще одна ночь прошла, не принеся желанного отдыха.

Утром выглянуло, наконец, солнце, ушли «в Китай» тучи, и мы выступили из лагеря. Вынужденная задержка в пути, несомненно, имела и свои положительные стороны. Мы привыкли к высоте, организм приспособился к разреженному воздуху и пониженному давлению атмосферы.

Теперь нам стали попадаться оледеневшие твердые склоны. Приходилось рубить ступени, подниматься осторожно шаг за шагом.

Кончилась глетчерная мазь, предохраняющая кожу от ожогов солнца. Я понадеялся на свою густую бороду и поля киргизской шляпы. Но отраженное снегом солнце жестоко наказало меня. Когда мы остановились на ночлег и принялись рыть в снегу пещеру, я почувствовал сильный озноб и головную боль. То же самое испытывал и Шекланов. Губы вздулись, потрескались и кровоточили. Было больно произнести слово. Лицо горело. Есть я не мог, несмотря на голод.

Это была тяжелая, мучительная ночь. Шекланов метался и бредил. Сорокин нервничал, придирался к Сухорецкому, толкал всех, пытаясь улечься удобнее, грозил, что сейчас же пойдет вниз. Только под утро мы немного забылись тяжелым, нездоровым сном.

До плеча оставалось не больше двухсот метров. Теперь хорошо была видна вершина Повелителя Духов. Она казалась очень далекой, не высокой, а далекой. Снежные карнизы, похожие на слоеные пироги, очутились немного ниже нас. Это были колоссальные глыбы, каждая величиной в несколько десятков, а может быть, и сотен метров высотой. Решили оставить палатку на месте и налегке подняться к гребню. Сухорецкий разрезал веревку и, связавшись с Сорокиным, пошел вверх. За ним через час выступили и мы с Шеклановым. Самочувствие мое было отвратительным. Через каждые три шага я останавливался. Примус еще вчера испортился, нас мучила сильная жажда. Поминутно я нагибался за снегом. Но снег лишь сушил горло, а пить все равно хотелось.

Устроили небольшой привал. Сверху мимо нас неслись мелкие комочки снега, оставляя за собой четкий пунктирный след. Это шли Сухорецкий и Сорокин. Мы с Шеклановым не разговаривали. Каждое слово вызывало почти такое же сердцебиение, как и движение.

В эту минуту я увидел, как один из самых больших «слоеных пирогов» качнулся и повалился вниз, увлекая за собой несколько других.

Так родилась лавина. Она была во много раз страшнее и больше той, которую нам удалось наблюдать со стороны. Мы могли судить об этом по страшному грохоту, по снежной пелене, закрывшей долину Иныльчека, по снежным языкам, протянувшимся почти через весь ледник. Но она не произвела на нас такого устрашающего впечатления, может быть, оттого, что ту лавину мы наблюдали в полной силе и со стороны. Или, может быть, потому, что чувство усталости и болезнь притупила в нас остроту восприятия окружающего. Мы только переглянулись с Шеклановым и сокрушенно покачали головами.

Нам не пришлось подняться на самый гребень.

Навстречу быстро спускались Сухорецкий и Сорокин.

— Вниз! — коротко приказал начальник. Только у нашей пещеры он объяснил причину возвращения.

Гребень шел круто вверх. Высокие «жандармы» — выветрившиеся и обледеневшие скалы — преграждали путь по гребню…

На преодоление их нужно потратить не менее трех дней. Продуктов у нас оставалось на два дня при самом экономном расходовании. Восхождение было обречено на неудачу.

Тяжело было смотреть на Сухорецкого. Он уткнулся лицом в свой мешок и лежал неподвижно, не отвечая на наши вопросы.

— Вниз! — повторил он, наконец, решительно и принялся свертывать палатку.

Гигантским стругом прошлась последняя лавина по склону Повелителя Духов.

Мощные снежные бугры были начисто срыты. В некоторых местах обнажились скалы. Поверхность снега стала выутюженной, твердой и скользкой от прокатившейся здесь тысячетонной тяжести. Каждый шаг грозил падением. Тщетно мы пытались свернуть с лавинного следа и выйти на целину. Книзу лавина расширялась, захватывая все большую площадь. Если бы мы ушли в сторону, наш путь вывел бы к обрыву цирка.

Оставалось только одно — поторапливаться. Мы шли, нервно прислушиваясь к шуму ветра, шуршанию комьев снега. И все-таки спускались очень быстро, иногда выбирая безрассудно опасную дорогу, лишь бы она была короче.

— Спокойнее, ребята! Спокойнее! — уговаривал нас Сухорецкий, к которому снова вернулись мужество и выдержка.

Но мы не могли отделаться от зловещего ощущения нависшей над нами угрозы. Каждую секунду сверху могли ринуться новые снежные обвалы.