Генрих Гунн - Две реки — два рассказа

В 1804 году Спехин Иван восемнадцати лет «поступил на корабль Власа Ермолина, который отправился в Лондон со пшеницей… Наступившая зима заставила капитана зимовать в Англии. Весной корабль стал готовиться в обратный путь».

«Перед отходом Спехин вместе со штурманом поехал на шлюпке на берег за покупками… Порядочно времени Спехин ждал на берегу штурмана, который явился «зело пьяным». Нетрезвый штурман отпустил Спехина в город, но когда тот вернулся на берег, то там уже не было ни штурмана, ни шлюпки. Матрос оказался в затруднительном положении…»

Из милости кто-то пустил ночевать. Утром в некоей конторе дали подписать бумагу и дали денег, а затем отвезли на судно. «Оказывается, находчивый лондонец без согласия его законтрактовал в матросы Ост-Индской компании на корабль… Спехина Ивана Петровича записали под именем Джона Петерсона. И так наш зачачьевский крестьянин по воле английских торговцев людьми из Спехина превратился в Джона Петерсона… и с этих пор началась для Спехина жизнь, полная опасностей, и только выносливость и умение находить выход из положения дали возможность Спехину через много лет вернуться домой».

Корабль входил в эскадру из шестидесяти четырех кораблей. «Так дошли до мыса Доброй Надежды, который тогда принадлежал Голландии. Но пришла английская эскадра, высадила три тысячи солдат, и голландская Добрая Надежда стала английской».

Джон Петерсон и «несколько подневольных других остались на берегу. Оставалось поступить в солдаты». Вскоре батальон был переведен на остров Барбадос, потом в Андину и Сан-Люис. Здесь Спехин прослужил шесть лет. «Из 1000 солдат батальона осталось только 200 человек. Остальные погибли».

«Батальон был пополнен и переведен в колонию Суринам. Здесь Петерсон был произведен в капралы, а после в унтер-офицеры. Он в это время уже умел читать и писать по-английски и усовершенствовал арифметику. Здесь он дослужил срок по контракту своей службы 14 лет (служба в колонии засчитывалась два года за три) и в 1815 году вышел в отставку. Командование предлагало Петерсону, бывшему примерным солдатом, остаться на службе дальше, но англичане забыли, что Петерсон прежде всего русский Спехин. Спехина потянуло на родину».

В 1817 году он прибыл в Архангельск. «В архангельских судейских канцеляриях с 1805 года лежало дело о самовольном уходе с корабля матроса Спехина. И вот через 12 лет Спехин предстал перед судом с ответом за самовольный уход с корабля. Судьи вынесли решение наказать ударами плетьми. Спехин вернулся в деревню и с 1825 года, сорокалетним, занялся по просьбе народа просвещением крестьянских ребят, и сорок два года своей дальнейшей жизни он отдал делу просвещения народа. Учить ему пришлось на церковной паперти Дмитриевской церкви… Он обучил 250 человек письму, чтению и некоторых арифметике… Он умер в 1868 году 14 июля на 83-м году. Похоронен на кладбище вблизи церквей, и ему от учеников поставлен каменный памятник, который стоит уже наклонившийся, и сейчас надпись на нем хорошо сохранилась: «Истинно полезному уважаемому вольному учителю благодарные ученики Спехин Василий и Григорий Никулин».

Мы недолго задержались у Николая Ивановича Заборского и на следующий день ушли в Емецк. Новые впечатления пути заслонили от нас эту встречу, мы не придали ей должного значения. Интересный, конечно, человек, и рассказ его интересный, а библиотека какая… В молодости мы еще недостаточно умеем удивляться.

Но со временем все чаще вспоминался мне старик и его рассказ про странствия матроса-северянина. Он вспоминался в разной и подчас неожиданной связи. Я брал в руки томик Лескова, перечитывал свое любимое — «Левшу», «Очарованного странника», и снова передо мной вставал Спехин. Ведь и он был своего рода «очарованным странником», «черноземным Телемаком» (как назвал свою повесть Лесков первоначально), и его судьба заносила в дальние края, расцвечивая жизнь всеми красками экзотики, сплетая события в тугой фабульный узел. Как и лесковские герои, не мог он, русский человек, жить без родины. Сравнение это казалось мне интересным, оно по-новому давало понять народность образов Лескова, жизненную правдивость его «легендарных характеров». Но сравнения эти носили литературный характер, сам же Спехин, конкретное историческое лицо, стоял особняком и был несравним ни с кем.

Но вот как-то, читая книгу «Соловки» плодовитого, но полузабытого ныне беллетриста прошлого века Василия Ивановича Немировича-Данченко, мне почудилось, что я снова встретился с живым Спехиным или его до крайности похожим двойником. Писатель, посетивший Соловецкий монастырь в 1872 году, описал свою встречу с монахом — капитаном парохода, перевозившего богомольцев. В главе «Отец Иоанн — командир парохода» автор рассказывает его историю, «полную самых неожиданных контрастов и приключений». Мирского имени отца Иоанна автор не называет, но сообщает, что он происходил из северян-поморов и обучался в Кемском шкиперском училище. По окончании училища работы юноше не нашлось. В. И. Немирович-Данченко рассказывает далее:

«О. Иоанну деваться было некуда. Долго не думая, он поступил матросом на ганноверский галиот, который нуждался в русском, так как по случаю датской войны он ходил под нашим флагом. Способный юноша только что стал свыкаться с службою, как во время сильной бури в Немецком море галиот разбило о скалы, и изо всего экипажа спаслось только трое матросов. Одним из них был наш соотечественник… Добравшись до первой гавани, он поступил на немецкое судно, обошел на нем вокруг света и вернулся в Германию, отлично узнав немецкий язык. Тут подвернулся английский китолов, и о. Иоанн отправился в южные полярные моря бить китов, потом ходил в Ла-Манше, в Ирландском море, вел жизнь кипучую, отважную по дерзости, полную огня и страсти. Вернувшись в Лондон, он уже говорил по-английски как англичанин, хотя с несколько простонародным выговором. Потом опять скитальчества, ряд морских похождений — то матросом, то шкипером купеческого корабля, то кочегаром на пароходе, то помощником капитана на нем же. Чего он не переиспытывал в это время! Он побывал под всеми широтами, перезнакомился со всем и образовал из себя отличного моряка-практика».

Но как-то в Плимуте моряк услышал русскую песню и с тех пор затосковал по родине, «Чужбина ему стала ненавистна. Он чуть не дотосковался до чахотки, вернуться же было опасно. Россию он оставил самовольно, без паспорта прожил за границей более двенадцати лет и настолько знал наши законы, что сильно опасался за себя. Долго еще он маялся таким образом и, наконец, решился». И вот, «припав к родной земле, поцеловав ее и облив горячими слезами, добровольный изгнанник явился к начальству…». Далее он был отправлен по этапу в Кемь, где ему угрожали суд и арестантские роты. Но в судьбу моряка неожиданно вмешались соловецкие монахи. Ему предложили вместо каторги поехать на Соловки и потрудиться там «по обету». Поначалу моряк употреблялся на тяжелых работах, потом служил матросом на монастырском пароходе. Здесь он мужественно проявил себя: спас судно в жестокую бурю. Моряк был назначен капитаном парохода «Вера». Поначалу он работал как вольнонаемный, но со временем монахам удалось склонить его к пострижению. Писатель замечает: «В лице о. Иоанна Беломорский флот лишился человека, которого ему не заменить нынешними своими капитанами. Это невознаградимая потеря».