Джон Кракауэр - Эверест. Кому и за что мстит гора?

Чуть выше скалистого уступа, у которого Джон, Стюарт и Лу повернули обратно, провешенные веревки закончились. С этого места маршрут шел круто вверх по спрессованному ветром снежному покрову, который выводил к Южной вершине. Туда я и прибыл в 11 утра, чтобы обнаружить там второй, еще более плотный и долгий затор. Еще чуть выше, на расстоянии брошенного камня, находился вертикальный разлом ступени Хиллари, а сразу за ней – сама вершина.

Онемев от благоговения и усталости, я сделал несколько снимков, потом сел с проводниками Энди Харрисом, Нилом Бейдлманом и Анатолием Букреевым и стал ждать, пока шерпы закрепят веревку вдоль эффектно зависавшего карниза на гребне, ведущего к вершине.

Я обратил внимание, что Букреев, так же как и Лопсанг, не пользовался кислородом. Несмотря на то что русский ранее дважды поднимался на Эверест без кислорода, а Лопсанг трижды, для меня стало неожиданностью, что Фишер позволил им сопровождать клиентов к вершине без кислорода. Мне казалось, это было достаточно опрометчиво. Еще меня удивило, что у Букреева нет рюкзака, – обычно проводник нес рюкзак с веревками, аптечкой, снаряжением для спасательных работ в ледниковых трещинах, дополнительной одеждой и другими предметами, необходимыми для оказания помощи клиентам в случае непредвиденных обстоятельств. Никогда раньше, до Букреева, и ни на одной горе я не видел проводника, который игнорировал бы эти правила.

Оказалось, что Букреев вышел из четвертого лагеря с рюкзаком и кислородным баллоном. Позже он рассказал мне, что хоть и не собирался использовать кислород, но хотел иметь с собой баллон на случай, если «не хватит сил» и ближе к вершине кислород ему понадобится. Однако, дойдя до Балкона, он оставил там свой рюкзак, а баллон с кислородом, маску и регулятор дал нести Бейдлману. Букреев не пользовался дополнительным кислородом и, очевидно, решил избавиться от любого груза, оставив при себе лишь самое необходимое, чтобы максимально облегчить подъем в убийственно разреженном воздухе.

Легкий ветерок, примерно десять метров в секунду, обдувал гребень, унося поземку далеко за стену Канчунг, небо над головой было ярко-голубым. Сидя на солнце на высоте 8748 метров, одетый в толстый пуховый костюм, одурев от кислородного голодания и совершенно потеряв чувство времени, я не отрывал глаз от «крыши мира». Никто из нас не обратил особого внимания на то, что Анг Дордже и другой шерп из команды Холла, Нгаванг Норбу, сидели позади нас, попивали чай из термоса и, казалось, не спешили идти выше. В конце концов, около 11.40 Бейдлман не выдержал и задал вопрос:

– Эй, Анг Дордже, ты не собираешься закреплять веревки?

– Нет, – недвусмысленно и спокойно сказал Анг Дордже. Возможно, он ответил так потому, что ни одного из шерпов Фишера рядом не было, и никто не мог помочь ему сделать эту работу.

Бейдлман начал волноваться по поводу толпы людей, собиравшейся на Южной вершине, и поэтому настоятельно рекомендовал Харрису и Букрееву самим взяться за провешивание веревок. Услышав его слова, я тут же вызвался помочь им. Бейдлман вытащил связку сорокапятиметровой веревки из своего рюкзака, я забрал другую у Анга Дордже, и в полдень вместе с Букреевым и Харрисом мы принялись закреплять веревки на гребне, ведущем к вершине. Но к тому времени мы потеряли еще один час.

Кислород из баллона на вершине Эвереста совсем не помогает чувствовать себя так, словно находишься на уровне моря. При подъеме от Южной вершины с регулятором, настроенным на поставку чуть меньше двух литров кислорода в минуту, я должен был останавливаться после каждого тяжелого шага и три или четыре раза подряд вдыхать полные легкие воздуха. Потом я делал еще один шаг и снова был вынужден останавливаться, чтобы сделать четыре глубоких вдоха. И это была максимальная скорость, с которой я мог продвигаться.

Поскольку кислородная система поставляла бедную смесь сжатого кислорода и окружающего воздуха, то, пользуясь кислородом на высоте 8840 метров, я чувствовал себя приблизительно так, как на высоте 7900 метров без кислорода. Однако баллонный кислород имел другие преимущества, которые не так просто выразить в количественном измерении.

Поднимаясь по кромке хребта, ведущего к вершине, и вдыхая кислород своими измученными легкими, я наслаждался странным и неожиданным чувством полного спокойствия. Мир за пределами моей резиновой маски был изумительно ярким, но не совсем реальным, словно перед стеклами моих защитных очков замедленно прокручивалось кино.

Я ЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ СЛОВНО В НАРКОТИЧЕСКОМ ОПЬЯНЕНИИ, БЕЗ КАКОЙ-ЛИБО СВЯЗИ С ОКРУЖАЮЩИМ МИРОМ И СОВЕРШЕННО ИЗОЛИРОВАННЫМ ОТ ВНЕШНИХ РАЗДРАЖИТЕЛЕЙ. Я ДОЛЖЕН БЫЛ СНОВА И СНОВА НАПОМИНАТЬ СЕБЕ, ЧТО ПО ОБЕ СТОРОНЫ ГРЕБНЯ – ДВУХКИЛОМЕТРОВАЯ ПРОПАСТЬ, ЧТО Я ПОСТАВИЛ НА КАРТУ ВСЕ И МОГУ ПОПЛАТИТЬСЯ ЖИЗНЬЮ ЗА ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ НЕПРАВИЛЬНЫЙ ШАГ.

Через полчаса подъема от Южной вершины я прибыл к подножию ступени Хиллари. Это был самый знаменитый участок на всем маршруте восхождения, с двенадцатиметровой, почти вертикальной скалой и устрашающим на вид оледенением, но, как и любой серьезный альпинист, я очень хотел схватиться за конец веревки и первым взойти на ступень. Впрочем, было совершенно ясно, что Букреев, Бейдлман и Харрис испытывают точно такие же чувства, и с моей стороны было наивно надеяться, что они позволят клиенту выйти вперед, взять веревку и укрепить ее для восхождения на ступени.

В конце концов честь подниматься первым на этом участке досталась Букрееву – как старшему проводнику и единственному среди нас, кто уже побывал на Эвересте. Он мастерски справился с этой задачей, в то время как Бейдлман стоял внизу и травил ему веревку.

Однако все шло очень медленно, и пока Букреев осторожно взбирался по гребню ступени, я нервно посматривал на часы и размышлял, когда у меня закончится кислород. Мой первый баллон иссяк на Балконе в 7 утра, и хватило его приблизительно на семь часов. Исходя из этого, я еще на Южной вершине рассчитал, что мой второй баллон закончится около 14.00. Ранее я самонадеянно предполагал, что кислорода мне хватит, чтобы подняться на пик Эвереста и вернуться назад к Южной вершине, где я мог взять третий кислородный баллон. Но сейчас уже было больше 13 часов, и меня начали одолевать серьезные сомнения.

Наверху ступени я поделился этими соображениями с Бейдлманом и спросил, не будет ли он возражать, если я двинусь вперед к вершине и не буду останавливаться, чтобы помочь ему натянуть последний моток веревки вдоль гребня.

– Давай иди, – милостиво разрешил он. – Я разберусь с веревкой сам.

Когда я медленно и с огромным трудом проделывал несколько последних шагов к вершине, у меня было ощущение, что я нахожусь под водой и время замедлилось раза в четыре.