Билл Брайсон - Прогулка по лесам

– Ну как ты не понимаешь? Нам надо это сделать.

Он посмотрел в сторону леса:

– Мы там замерзнем.

Я тоже посмотрел в сторону леса:

– Да, наверное. Но нам все равно надо это сделать.

Я надел рюкзак и пошатнулся под его весом (пройдут дни, прежде чем я смогу это сделать хоть с какой-то грацией), затянул ремень и пошел к лесу. На опушке я обернулся, чтобы убедиться, что Кац идет за мной. Потом снова посмотрел вперед. Передо мной стояли бесконечные голые деревья. Я решительно шагнул на тропу, являвшуюся остатком изначальной Аппалачской тропы, которая шла от горы Оглторп до Спрингера.

Было девятое марта. Мы вышли на дорогу.

Дорога вела в поросшую деревьями долину. По ней рядом с тропой примерно полмили тек бурлящий ручей, окаймленный льдом. Миновав долину, мы попали в густой лес. Это было, что вскоре стало очевидно, подножие первого большого холма – Морозной горы. И мы сразу почувствовали, что она морозная. Солнце сияло, небо голубело, но все на уровне земли было коричневым – коричневые деревья, коричневая земля, замерзшие коричневые листья, и холод, кажется, тоже коричневый, игнорировать который не получалось. Я прошел примерно сто футов вверх по холму, потом остановился, выпучив глаза и тяжело дыша. Сердце билось просто невероятно. Кац уже отстал и дышал еще тяжелее меня. Я поднажал.

Это был ад. Впрочем, неудивительно. Первые дни похода всегда такие. Я был абсолютно, просто совершенно не в форме. Рюкзак весил слишком много, слишком. И я вдруг подумал, что никогда до этого не делал ничего, к чему я был настолько плохо готов. Каждый шаг давался мне с трудом.

Самым тяжелым было признать то, что за этим холмом будет еще один холм. Ведь когда стоишь на холме, ты не можешь видеть, что будет дальше. За завесой деревьев, смотря только на ползущую вверх тропу, обращая внимание только на то, насколько ты устал, начинаешь терять ощущение пройденного расстояния. Каждый раз, когда выходишь на что-то, что, как тебе казалось, точно должно быть хребтом, выясняешь, что впереди еще холм, а за холмом – еще один, а за ним – еще и еще. И за каждым последующим находятся еще холмы, хотя тебе кажется, что такое количество холмов просто невозможно. Наконец ты достигаешь высоты, с которой видно вершины самых высоких деревьев. За ними – только чистое небо. И твой ослабевший дух взмывает к небесам: мы уже почти на месте! Но, увы, это самообман. Ускользающая вершина отдаляется от тебя вне зависимости от расстояния, которое ты проходишь. Так что каждый раз, когда кроны деревьев расступаются и можно увидеть, что ждет тебя дальше, ты видишь, что самые верхние деревья так же далеки и так же недостижимы, как и прежде. Но ты все равно идешь. Да и что еще ты можешь сделать?

Когда после долгого-долгого пути ты наконец добираешься до по-настоящему высоких мест, где холодный воздух пахнет соснами, а растения малы, жестки и прижаты к земле от ветра, тебе, увы, уже все равно. Ты ложишься лицом вниз на гнейс (это такая горная порода, состоящая в основном из кварца), тебя прижимает к камню огромный рюкзак, и ты лежишь так несколько минут, очень отстраненно размышляя, что ты никогда раньше не смотрел так близко на лишайники, да и вообще ни на что так близко в природе не смотрел. Разве что, когда тебе было четыре и у тебя было увеличительное стекло. Наконец ты глубоко вздыхаешь, переворачиваешься, вылезаешь из лямок рюкзака, поднимаешься на ноги и понимаешь – снова отстраненно, словно издалека, – что вид вокруг просто невероятный: безграничные горы, покрытые деревьями, где нет признаков человеческой жизни, растянулись до горизонта и дальше. Это и правда рай. Это великолепно. Но вот беда: одна только мысль о том, что все это придется пройти, пугает, а еще больше пугает то, что это лишь малая часть того, что надо пройти.

Ты сравниваешь карту с тем, что видишь, и понимаешь, что тропа внизу спускается в долину, даже скорее в ущелье, похожее на те ущелья, где все время бегал койот из мультиков. У этого ущелья есть настоящая точка схода и крайний предел. И тропа, по которой ты идешь, приведет к холму еще более крутому и впечатляющему, чем этот. И только в эту минуту ты понимаешь, что с завтрака ты прошел 2,7 км, а расписание (наспех набросанное почти без размышлений на кухонном столе) требует 14,3 км к ланчу, 27 км – к чаю, и еще больше назавтра.

Но, возможно, еще идет дождь. Холодный, жалящий, безжалостный дождь, с громом и молниями, пляшущими на соседних холмах. Возможно, тебе холодно и голодно, и ты пахнешь так плохо, что уже не можешь выносить свой собственный запах. Возможно, ты хочешь лечь и быть таким, как лишайник – не мертвым, но недвижимым, – до скончания времен.

Но пока все это, конечно, было впереди. Сегодня мне надо было всего-то пересечь четыре горы, пройдя 11 км по хорошо видной тропе в сухую и ясную погоду. Казалось, что тут и говорить не о чем. Однако на самом деле это был ад.

Я не знаю, когда потерял Каца, но это произошло в первые пару часов нашего похода. Сначала я поджидал его, слушая, как тот, проклиная каждый шаг, останавливается, три-четыре раза передвинув ноги, чтобы вытереть лоб и мрачно посмотреть в ближайшее будущее. На него было больно смотреть. В итоге я стал дожидаться, пока он просто появится в поле зрения, чтобы убедиться, что он все еще тут, а не упал на дорогу в агонии и не сбросил с отвращением рюкзак, решив вернуться домой с помощью Уэса Уиссона. Каждый раз, когда я так делал, он появлялся из-за деревьев, тяжело дыша, невероятно медленно двигаясь и разговаривая с самим собой громким голосом. На середине третьего подъема на Черную гору (ее высота составляла примерно километр) я остановился, чтобы снова подождать его, но так и не дождался, хотя сначала даже подумал о том, чтобы вернуться за ним, но все-таки плюнул на все и пополз дальше. Мне хватало своих проблем.

Одиннадцать километров кажутся небольшим расстоянием, но поверьте мне, это не так. Даже для физически сильных людей такое расстояние с рюкзаком станет гораздо длиннее. Вы понимаете, каково это, когда попадаете в зоопарк или в парк развлечений с маленьким ребенком, который и шагу больше ступить не может. Вы сажаете его на плечи и недолгое время (пару минут) вам даже весело, особенно когда вы притворяетесь, что сбросите его или разобьете его голову о какую-нибудь низкую притолоку, но в последний момент успеваете увернуться. Но потом вам становится неудобно. Вы чувствуете напряжение в шее, боль в плечах. И эти ощущения распространяются до тех пор, пока вам не станет совсем плохо, и тогда вы говорите маленькому Джимми, что ему пора ненадолго слезть.

Конечно, Джимми ноет и идти не хочет, и ваша дама бросает на вас взгляд из серии «я-должна-была-выйти-замуж-за-квотербека», потому что вы не прошли и четырехсот метров. Но знаете, это больно! И поверьте, я вас понимаю.