Эрик-Эмманюэль Шмитт - Ночь огня

Ослепительно.

Молнии подобно.

Я чувствую все.

В один миг я постигаю совокупность.

Слов нет. Не важно! Голос внутри меня подсказывает, что я сформулирую потом. Пока надо отдаться на волю стихии. И воспринимать…

Я охвачен…

Охвачен огнем…

Пламя.

Я – пламя.

Свет. Нарастающий. Нестерпимый.

Как я не мыслю больше фразами, так не воспринимаю глазами, ушами, кожей. Пламенея, я приближаюсь к некоему присутствию. Чем ближе, тем меньше сомневаюсь. Чем ближе, тем меньше задаю вопросов. Чем ближе, тем явственнее открывается мне очевидность.

«Все имеет смысл».

Счастье…

Я путешествую по краю, где нет никаких почему .

Я – пламя, и пламя это вот-вот встретится с жерлом. Я рискую в нем кануть…

Стало быть, это последний этап?

Огонь!

Пламенеющее солнце. Я горю, плавлюсь, теряю границы, вплываю в пекло.

Огонь…

Вечность длилась одну ночь.

Сила, поднявшая меня, бережно опустила меня на землю. Вот и закончилось мое неподвижное путешествие.

Мало-помалу я обретаю рассудок и память.

Мало-помалу я возвращаюсь в себя.

Большой свет удаляется, но мы не расстаемся: во мне остался его след, живой, пламенеющий; вот сейчас он осваивает свое новое жилище, обживается.

Ко мне возвращаются слова. Более того, они спешат мне на помощь, хотят описать то, что произошло, готовые к протоколу. Они выстраиваются в ряд, как солдаты мысли, даже не подозревая о своем бессилии.

Я вновь дышу в нормальном ритме и возвращаюсь в свое двадцативосьмилетнее тело, закопанное в песок. Судороги напоминают мне о неудобстве моего ложа, озноб – о ледяном холоде. Ветер свистит, ревет, бушует.

Одна уверенность сияет над всем: Он есть.

Кто?

Я не знаю, как Его назвать. Он никогда не называл себя.

Он есть.

Кто?

Кто мой похититель? Кто вырвал меня из пропастей и наполнил радостью?

Слова толпятся, но я останавливаю их войско. Описать силу, не помещающуюся в теле, присутствие, обходящееся без формы, – возможно ли это? Я не могу представить себе Того, в ком растворился, ведь Его нельзя увидеть, Его нельзя услышать, Его нельзя потрогать, Его нельзя обнять. Я отказываюсь от мысли определить не живое и не мертвое. Вдобавок штаб слов – их грамматика – играет со мной шутки, вынуждая говорить о Нем как о человеке, а между тем Он не явился мне таковым. Тряхнув головой, я отгоняю лексическое воинство.

Кто мой похититель?

Я думаю о нем с нежностью.

Я похищен… Или восхищен… Он меня восхитил…

Для быстроты я, наверно, должен окрестить его Богом.

Или Огнем…

Богом? Почему бы нет…

Да, скажем – Бог! Даже если Его зовут иначе, это будет наименее несуразным Его наименованием. Слово столько служило, что похоже на старую монетку, у которой от времени стерлись черты, но сохранилась аура.

Бог… Я постиг Его сердцем. Или Он достиг моего сердца. Там, во мне, Он проложил коридор между двумя мирами, нашим и Своим. У меня есть ключ, путь. Мы больше не расстанемся. Какое счастье, что Он есть! Радость! Всей моей новорожденной верой я испытываю это с особой силой.

Чему Он научил меня?

«Все имеет смысл. Все оправданно».

Меня греет эта фраза, верно передающая то, что я обрел:

«Все имеет смысл. Все оправданно».

Отныне, когда окажется, что я чего-то не понимаю, приму на веру. Доводов, которых я не увижу, будет недоставать моему рассудку, но не действительности. Только мое ограниченное сознание имеет предел, мироздание же – нет.

«Я скоро умру?»

Я вспоминаю, что задавал этот вопрос в экстазе. И получил дивный ответ, одновременно точный и неточный. Неточный, ибо сила не сообщила мне, когда я погибну. Точный, ибо она объяснила мне, что это будет нужно и чудесно. Я должен был принять это событие, более того, полюбить его. Этот день будет славным сюрпризом! Не концом моим станет смерть, но сменой формы; я уйду с этой земли в иные, неведомые края. И я безмятежно приму тайну смерти, как и тайну жизни: с верой!

Воздух вокруг трепещет. Небо яснеет. Тьма сейчас отступит. Вот и новый свет.

Я расслабляюсь. Мне комфортно. По коже, мускулам, внутренностям разливается умиротворение, близкое к сытости, даже, пожалуй, к оргазму.

Неверный, почти грязный свет обрисовывает рельеф горы Тахат. Рассвет пробует силы. Я возвращаюсь в обычное время, время природы; этой ночью я покинул его, чтобы прикоснуться к вечности.

Солнце выползает из-за вершины, неспешное, бледное, словно выздоравливающее. Медленно поднимается.

И вдруг до меня доходит! Если светило смотрит мне в лицо, значит я не на той стороне: вади Тахат, где мы разбили лагерь, находится на востоке от горы, не на западе. А я лежу у подножия западного склона.

Придется снова подняться на гору…

Хватит ли пороху, ведь у меня нет ни воды, ни еды?

«Верь», – шепчет мне сила.

И я улыбаюсь, думая о подарке, который сегодня получил. Вера…

Участь моя решена: или я еще поплутаю и умру верующим, или выйду к группе и буду жить верующим. В обоих случаях я согласен, я покоряюсь.

Я с облегчением закрываю сухие, очень сухие глаза и наконец засыпаю.

Когда я проснулся, солнце набрало высоту и изменило цвет.

Я доброжелательно смотрел на светило, ставшее моим союзником, ибо понял, что, передвигаясь в пустыне, надо смотреть не в землю, а на небо. Надежными проводниками остаются Солнце и звезды; все остальные принадлежат зыбкому царству иллюзий.

Покинув свое минеральное ложе, я отряхнул песок, приставший к коже и одежде, и вдохнул воздух полной грудью. Возвращалась жара.

Как ни странно, пейзаж казался мне знакомым. Ни расселины, ни ущелья, ни каменные осыпи не источали враждебности; они ждали, чтобы я через них перебрался; более того, словно приглашали меня.

Я выдавил в рот две капли воды и долго перекатывал их по пересохшему нёбу. Когда я наконец сделал глоток, мне показалось, что все мое тело силится его впитать. Закрыв флягу, я поклялся себе, что вновь открою ее только после перевала.

Никакого страха я не ощущал. Я был полон решимости осуществить план – один-единственный: подняться по этому окаянному склону, высмотреть, где притаился лагерь, и снова спуститься в нужном месте.

Я шагнул вверх по каменистому склону. Лодыжки не дрожали, икры тоже, мои ноги были так же крепки, как моя воля. Мощный порыв нес меня по плато и крутым тропкам, по осыпям и утесам, по острым камням и шатким глыбам.

Моя энергия поражала меня. Морально я был опустошен и в то же время полон. Физически не ощущал ни голода, ни жажды, как будто мой организм на время усыпил свои естественные потребности.

Зная, что я полный ноль в географии, я выбрал ориентир – вершину – и держался его. Не важно, что приходилось взбираться на крутые обрывы, цепляться руками, обдирать колени, карабкаться; я предпочел усложнить восхождение, выбрав короткий путь, чем высчитывать кружной, на котором непременно заплутал бы, ибо был уверен, что могу положиться только на логику, а не на память и ориентацию, которых начисто лишен.