Нина Хеймец - Клуб любителей диафильмов (сборник)

Димка приблизился к человеку в кожаной куртке. Человек смотрел теперь на него. Это была его передышка. И тут Димка качнулся в сторону, сделал резкое движение рукой и, выбив у человека в куртке мяч, отскочил в угол площадки. Мяч теперь был у него в руках.

– Эй, ты чего вмешиваешься? – спохватился старший из братьев, – ты что, самый умный? Шею тебе намылить?

Димка не ответил ему. Он взглянул куда-то в сторону, и мне показалось, даже издали, что я узнаю это его выражение лица – когда пешка вдруг оживает на краю шахматного поля, и Димка смотрит так, как будто сам этому удивлен, как будто не верит, что это – его рук дело, что это у него так ловко вышло. И вдруг он сорвался с места, побежал от площадки, мимо школы, через газон, к гаражам.

– Эй, ты что? – заорал кто-то из братьев, – вернись сейчас же! Вернись, кому говорят! Отдай мяч!

Они бросились за Димкой, скрылись за гаражами.

– Убежит, – сказал Толян, – бегать у него хорошо получается.

Я пришла к Димке вечером. Мы зашли в его комнату. На кровати лежал белый футбольный мяч.

– Они тебя потом искали, – сказала я.

– Ага, они даже сюда приходили. Думали, наверное, что я им дверь открою, «кто там?» спрошу. Они утром все равно уедут. А мяч у меня останется. Было ваше – стало наше.

– Я принесла тебе рубль, мне дед подарил, на марки. Возьми, в счет долга.

– Очень мне нужен твой рубль! – сказал Димка, – Ты бы мне еще три копейки принесла. У меня теперь мяч и так есть. Точно как я хотел. Белый, адидасовский, посмотри! И покупать ничего не нужно.

– А как же долг? – спросила я.

– Съешь свой долг, – ответил Димка, – проехали. Или, знаешь что, давай мне этот рубль. Завтра «Космос» куплю. Отпразднуем.

– А вратарские перчатки?

– А зачем они мне, – сказал Димка, – пусть теперь Толян на воротах стоит.

Димка взял с кровати мяч. Сдавил его руками, проверяя упругость. Провел пальцем по шву между белыми кожаными полосками.

– Хороший мячик, – сказал он, – завтра поиграем.

– А знак такой, – говорит Леночка и берет меня за руку, – Знак такой, ты только не рассказывай никому.

Мы оборачиваемся, чтобы никто не подслушивал, мы ставим ранцы на землю и склоняемся друг к другу, голова к голове.

– Темные очки! – говорит Леночка, – Темные очки. Если он их снимет, нам конец. Тебе тоже, – добавляет она, глядя мне прямо в глаза. Она могла бы и не добавлять, мне и так понятно.

Мы стоим здесь уже несколько минут. Леночка говорит, что раньше тут не бывала, а вчера ту улицу, по которой она всегда ходит в школу, перекрыли – то ли трубу там прорвало, то ли цистерна с маслом перевернулась.

– С подсолнечным, что ли? – спрашиваю я.

– Сама ты с подсолнечным, – говорит Леночка. Она смотрит на меня в упор, а потом добавляет: «с каким-то маслом, в общем, не знаю я».

– Пришлось в обход идти, – продолжает Леночка, – ну, я и пошла, все дворами да переулками, чуть не заблудилась, а когда здесь проходила, сразу это место узнала, хоть и в первый раз здесь оказалась, сразу все про него поняла. И он, – она кивает мне на старика, еле различимым таким движением, чтобы тот ничего не заметил, – тут сидел, точно как сейчас сидит, и даже одет был точно так же, в этой шерстяной кофте и в куртке, и в очках, заметь, темных. Только вчера было холодно и дождь моросил, а сегодня солнце с утра светит. А он точно такой же. Думаешь, случайно?

Я смотрю на старика. Он сидит в арке, у самого входа, на стуле, который – решаю я, – был кем-то выброшен, а им подобран. Теперь на стуле лежит подушка, а на подушке сидит он. В арке тень, там пахнет сырым, там, как в консервной банке, хранится холод предыдущих дней, затянувшейся зимы, поздней весны, про которую я каждый год волнуюсь, что она не придет.

– Не знаю, – говорю я.

Леночка смотрит на меня, наклоняет на бок голову, продолжает на меня смотреть.

– Думаю, не случайно. Нет, не случайно, – говорю я.

– Именно, – отвечает Леночка, – Именно. Ты все правильно понимаешь. У человека такое могло бы произойти случайно. А это – не человек.

– А кто же? – я, забыв про осторожность, оборачиваюсь и смотрю на старика. Он заприметил нас, смотрит с любопытством. Мне показалось, что он хочет с нами заговорить. Он из тех стариков, которые заговаривают с чужими детьми. Про оценки спрашивают или почему без шапки.

– Ты во двор заглядывала? – говорит Леночка вместо ответа.

Я стараюсь заглянуть сквозь арочный проход, во двор. Это оказывается сложно сделать. Я различаю во дворе белое строение, солнце отсвечивает от окон, от штукатурки. Хочется отвести глаза.

– Это не просто двор. Это – вход, понимаешь? А старик – сторож. Этот, как его, привратник. Все хорошо, пока он не снял очки.

За аркой дом, – продолжает Леночка, – ты его даже видишь. В доме комната, в комнате не очень светло и не очень темно. Там стоят два стула, на них сидят две женщины. Утром одна из них молодая, другая старая, а вечером молодая стареет, а старая становится молодой. У одной из них на месте сердца осиное гнездо. У другой – птичье гнездо. Знаешь, бывают такие гнезда, напоминают бумажное сердце, их находят между ветвей или под потолком. Женщины сидят, положив руки на колени. Головы их опущены. Каждый полдень из сердца одной женщины вырываются осы и кружат по комнате; они летают так быстро, что за ними невозможно уследить взглядом, жужжат. А из сердца другой, из дупла в гнезде – вырываются птицы, они тоже летают по комнате, мечутся во все стороны, но стен и окон не касаются. Осы летят навстречу птицам, птицы – навстречу осам. Потом птицы начинают охотиться на ос. Они склевывают их и улетают в окно. И тогда женщины поднимают головы и смотрят друг на друга.

– А потом что? – спрашиваю я.

– А потом утро, и всё заново начинается, – говорит Леночка, – а еще там есть сад. Вход в него – обычная домашняя дверь. Входишь внутрь, как будто в дом, а там, на самом деле – тропинка. Идешь по ней, вокруг вечер, и лампочки горят.

– А куда она ведет? – спрашиваю.

– Никто еще не выяснил. Но я лично думаю, что если пройти по ней, будет еще один выход. С другой стороны города. Там точно такая же арка, и такой же старик сидит, и улица – точно такая же, как эта.

…– Давай пойдем туда? – говорю, – зайдем под арку. Пойдем, посмотрим, а?

Леночка берет меня за руку. У нее влажные ладони, с тыльной стороны на них просвечивают ниточки сосудов. У меня такие же. Она чуть ниже меня ростом, я вижу два ее банта. Два больших банта из желтой капроновой ленты. Ей мама каждое утро завязывает.

Старик снимает темные очки и, достав из кармана брюк мятый носовой платок, начинает протирать их стекла.

– Бежим! – кричит мне Леночка.

Мы несемся прочь, так быстро, как только можем. Пробежав полквартала, переходим на шаг.