Элоиза Джеймс - Париж в любви

Венеция подобна сну безумного покупателя: маленькие пешеходные мостики, повисшие в воздухе, приводят к следующим улицам, где в витринах магазинов сверкают золото, бархат и стекло. Улицы сливаются, словно ты все время ходишь кругами — и повсюду возникают новые соблазны.

Сегодня я случайно увидела большую розовую вывеску музея Фортуни. У меня появилась смутная мысль о шелке, и я решила проверить. Джулиано Фортуни (родившийся в 1871 году) был блестящим модельером, который работал с плиссированным шелком и переливчатым бархатом. Не пропустите этот музей: в нем немного сумрачно, но там имеется бархатный диван, чтобы можно было дать отдых усталым ногам и почитать музейный каталог.

Венеция — большой лабиринт, в котором полно лестниц. Система адресов так туманна, что ее невозможно постичь, а поскольку тут практически нет улиц, то я не могу просто сесть в такси, как обычно делаю, заблудившись в других городах. Сегодня я заблудилась, но потом снова оказалась у ресторана отеля «Монако» на Большом канале. Усевшись на террасе, я заказала обильный ланч, состоявший из салата с осьминогом и рыбного супа с шафраном (profumo di zafferano), а также бокала шампанского. Мой официант подумал, что я сумасшедшая, потому что пью шампанское, читая книгу. Но я к этому моменту устала от красоты, и роман, где действие происходит на другой планете и герой напоминает ковбоя, — как раз то, что нужно.

Во время научной конференции, ради которой я приехала в Венецию, был один пренеприятный момент. Весьма профессиональный актер разыграл сценку, изображая мошенника времен Ренессанса. Он взмахнул крошечным пузырьком с «Росой Венеры» в сторону моих оранжевых волос и продекламировал: «Дамы, которые седеют, — это вернет ваши каштановые локоны». Я рассмеялась, но с горечью подумала об итальянском парикмахере, который пообещал вернуть моим белокурым волосам их натуральный рыжий цвет.

Когда мы вернулись во Флоренцию, Марина объявила, торжествуя, что нашла хорошего ветеринара — не то что этот парень, который глумился над талией Мило. Этот новый ветеринар якобы сказал, что Мило не виноват в том, что он — чихуа-хуа весом в двадцать семь фунтов. Это наша вина — потому что мы его кастрировали. «Все стерилизованные собаки страдают ожирением», — сообщила мне Марина. Мы тщетно доказывали, что в Америке полно здоровых собак с нормальным весом, которых лишили одной маленькой детали. Завтра мы летим в Париж, и это, вероятно, неплохо для сохранения мира в семье.

Анна вернулась домой и сказала: «Мы с Домитиллой теперь лучшие друзья!» Это была в самом деле интересная новость. «Как это случилось?» — осведомилась я. «Домитиллу снова выгнали из класса, а я подняла руку и попросилась в туалет. Потом я вышла в вестибюль и дала ей моего розового хомячка, и теперь… — с уверенностью заявила Анна, — она меня любит». Боюсь, ничего хорошего не выйдет из дружбы, в основе которой лежит сделка. Однако я не знала, как высказать это соображение, не показавшись скептиком.

Продолжая читать мемуары Клода о Париже, я поняла, что, пожалуй, он не особенно мне нравится. Клод считал, что «спонтанное чувство юмора» редко встречается у женщин. И, что еще хуже, он заявляет, что женские чары — всего лишь приманка: «ниже — стальные пружины». У доктора Фрейда нашлось бы что сказать насчет этих «стальных пружин ниже ».

У мужчин особые отношения со своими пенисами. Они дают им имя, сравнивают их. Я редко встречала женщин, которые превращали бы свои груди в тайных лучших друзей — даже те, кто лукаво называет их «девочками».

Большую часть своей жизни я была удовлетворена своей грудью: она вскормила моих детей в младенчестве и была очень востребована в постели. Этот взвешенный подход отразился на моем ящике с дамским бельем. К двадцати с лишним годам там собралась пестрая коллекция, от простых хлопчатобумажных лифчиков до шелковых бюстгальтеров с кружевами, предназначенных для ночей, когда кому-то захочется сорвать с меня белье зубами. Эти изысканные вещицы были гордостью моей коллекции.

Время шло, я вышла замуж, потом — как ни прискорбно — был рак. Мои кружева и атлас износились и постепенно сменились простыми, а потом и «лечебными» лифчиками с разными вставками. После того как мне сделали искусственную грудь, я стала одержима хлопчатобумажными лифчиками, словно, изгоняя синтетику из моего гардероба и заменяя органическими материалами, я снова стану здоровой и органической. Моими любимыми были два одинаковых лифчика из хлопка, которые изначально были красными, но после нескольких стирок приобрели кирпично-розовый оттенок. Они вытянулись, но мои новые груди остались упругими.

А потом случился Париж. В истории моей жизни этот год в Париже можно назвать Годом Бюстгальтера. Как-то раз я зашла в отдел дамского белья в «Галери Лафайетт» и бесстыдно подслушала разговор продавщицы с покупательницей — очень элегантной, сдержанной женщиной определенного возраста (наверно, лет шестидесяти пяти или семидесяти). Мадам понравился бюстгальтер из кремового шелка, на котором были вышиты черные розы. Но она заявила, что не купит его, если нет таких же трусиков. Мне пришло в голову, что, вполне возможно, дома ее ждет страстный и столь же элегантный парижанин, также определенного возраста (или моложе!). Но, что важнее, его мнение ей безразлично .

Она одевалась для себя. И ее планка была высока. Я вернулась к бюстгальтерам и попыталась взглянуть на них глазами француженки: как на восхитительные предметы туалета, которые сделают мои груди просто конфетками, причем ради моего собственного удовольствия. Я набрала целую охапку и направилась в кабинку. Несколько минут спустя я созерцала себя, украшенную тюлем и шелком. Бретельки были перевиты золотыми ниточками, так что я почувствовала себя женой римского сенатора. Я купила этот, и еще один из шелка цвета фуксии, и третий, темно-синий, с оборочками по краям.

Вряд ли есть необходимость говорить, что Алессандро отпраздновал это событие: на мой день рождения он подарил мне изысканный лифчик с кружевами вишневого цвета. С крошечного бантика свисал медальон, и Алессандро сказал, что в нем как раз хватит места для его фотографии. Тогда я могла бы держать моего мужа у самого сердца. Или между грудями — как вам больше нравится.

Со временем у меня собралась целая коллекция бюстгальтеров — и, конечно, трусиков к ним. И я набрала еще десять фунтов веса. Обычно этот прискорбный факт заставляет меня избегать зеркала. Но теперь мое парижское белье отвлекало от недостатков фигуры, направляя взгляд к округлостям, которые кружева делали еще более привлекательными. Американки ненавидят свою талию и бедра, но я думаю, что француженки восхищаются своим бюстом и своими бедрами, вне зависимости от их размера.