Элоиза Джеймс - Париж в любви

В этот майский день парижане не только протестуют, но и покупают ландыши, завернутые в бумагу, и дарят их друг другу. Алессандро купил мне букетик, а один на редкость милый француз подарил на улице еще один, и теперь на письменном столе передо мной стоит стакан, полный маленьких чепчиков фей с нежными завитушками — словно я в густом лесу. На языке цветов ландыши как будто означают возвращение счастья. Я чувствую себя более счастливой, чем если бы это были бриллианты.

После длительных поисков у меня теперь есть рецепт идеального торта. Он должен быть очень маленьким, чуть ли не на один укус, с маслянистой рассыпчатой корочкой, кремом и миниатюрной башенкой из ягод малины. Одна-две ягоды должны быть увенчаны съедобным золотым листиком, чтобы создалась иллюзия, будто за столом сидит Мария-Антуанетта в белом парике, отщипывая кусочки от пирожных.

Я много месяцев ходила под сверкающими позолотой статуями Пегасов (каждый в паре с одной из нимф, размахивающих мечом), то есть по мосту Александра III, — и только сегодня заметила нечто весьма любопытное. У этих лошадей мощная эрекция. Вот так-то.

После уроков я повела Николь и Анну в итальянское кафе-мороженое «Аморино». На большой доске у входа перечислены разные сорта с указанием размера порций. Я не обратила на это внимания, и девочкам удалось уговорить меня, чтобы я заказала «грандиссимо». Во-первых, это стоило безумно дорого; во-вторых, я никогда не видела таких гигантских порций. Сердясь на себя и на девчонок, я сказала, что им придется съесть все. Когда они почти закончили, я добавила еще одно условие: «Смотрите, чтобы вас не стошнило — я не разрешаю». Анна доела свое мороженое, но Николь неохотно признала, что второе условие перевесило первое, и оставила пару ложек.

Я в третий раз ходила по Музею Нассим де Камондо и слушала аудиогида (правда, теперь я уже и сама могла бы водить экскурсии). На этот раз я задержалась в столовой, рассматривая бронзовый «Бюст негритянки» начала девятнадцатого века. Очевидно, это была часть скульптурной группы, предназначенной для фонтана: черная рабыня, отлитая из темной бронзы, льет воду на свою белую госпожу, высеченную из мрамора. Тут можно о многом поразмыслить, и мысли эти не очень-то приятные.

Днем я проходила через маленький парк у площади Согласия, в котором полно цветущих конских каштанов с белыми лепестками вокруг вишневой сердцевины. Накануне была буря, и мне пришлось пробираться через сугробы из лепестков, которые сгребли в кучи, словно опилки.

Вот постоянный рефрен Анны: «Я терпеть не могу рыбу, если это не окунь». Дело в том, что когда-то, в одно давнее безмятежное лето в Миннесоте, ее брат поймал в озере окуня, и она все еще помнит, с каким удовольствием ела эту рыбу. Но матери изобретательны: каждая рыба, которую я готовлю, — окунь (независимо от того, как ее называет владелец рыбной лавки).

Мы открыли чудесную блинную, «Кафе Бриж», в которой делают классические бретонские блинчики из темной гречневой муки. Меню удивительно разнообразно — от острого до сладкого. Я ела блинчик с апельсиновым мармеладом и «Куантро» [90] Фирменное название французского апельсинового ликера. — естественно, в пламени. Рядом сидел дедушка со своим внуком, которому было лет восемь-девять. Оба они ели классические блинчики, просто посыпанные сахарной пудрой. Когда они покончили с этими блинчиками, дедушка подозвал официанта: еще два таких же! Они говорили о львах и о том, какие они быстрые и яростные. Я подумала о добром дедушке-льве, который лежит под баобабом и делится с львенком костями и историями.

Экзамены по математике — ужасающая перспектива для Луки. Раз в неделю он занимается с репетитором и часто сидит с Алессандро допоздна, ломая голову над задачами. Несколько дней назад Лука вернулся домой расстроенный: была контрольная, и, сравнив после урока свои ответы с ответами других, он обнаружил, что ни у кого не получились такие же цифры, как у него. Но сегодня объявили оценки. И угадайте-ка, кто в классе был вторым по баллам?

Мой любимый отец теряет память. Сегодня я получила от него письмо с правильным адресом, но без моего имени — да и вообще без всякого имени. К счастью, наш почтальон рассудил, что письма из Соединенных Штатов, вероятно, адресованы нам. Папа вложил в письмо копию своего красивого стихотворения, только что опубликованного в «Нью-Йоркере»: «У меня есть дочери, и у меня есть сыновья». Я так боюсь того дня, когда больше не будет ни стихов, ни писем.

На уроках Луки по литературе только что закончили читать «Илиаду» Гомера, древнюю историю о воинах, штурмовавших Трою. Его друзья дали одному из своих одноклассников прозвище Ахиллес, потому что он всегда сердит и склонен к разрушению: в гневе опрокидывает в классе столы и стулья. И вдруг Алессандро вспомнил мальчика, вместе с которым учился в средней школе. Его прозвали «быстроногим Ахиллесом» из-за его скорости. Можно сделать кое-какие выводы о падении культуры на основании этих двух примеров…

На прошлой неделе я написала, как пробиралась через сугробы из лепестков, а сегодня узнала, что у Клода было то же самое. Лепестки покрыли землю, как «белая пена», и его глаза внезапно наполнились слезами из-за «необузданной души красоты». Пожалуй, мне нужно прекратить читать его книгу. Высокопарное краснобайство Клода вызывает у меня раздражение и сознание собственного превосходства, а это никудышное сочетание. Я подозреваю, что меня злит не его сентиментальность, а то, что он мой предшественник, если не прототип: мы описываем одни и те же лепестки, пусть и с интервалом в сто лет. Мне не очень-то приятно думать, что в один прекрасный день моя двоюродная внучка будет хихикать над моим краснобайством, но я подозреваю, что это неизбежно.

Все добрые жители Миннесоты в июле направляются «на север» и приземляются рядом с канадскими гусями у озер, где полно быстроходных катеров и скандинавских отпускников с незагорелыми ногами. Мои самые отчетливые воспоминания о северных приключениях моей семьи связаны с тем летом, когда расставались мои родители. Я не могу припомнить их ссоры (хотя смутно сознавала, что главной причиной были финансы и измена) — я просто не обращала тогда внимания. Разве у меня было на это время? Мне было шестнадцать, и я была одержима идеей заработать денег и купить себе белые брюки с множеством карманов и маленькой петелькой сбоку, явно предназначенной для того, чтобы бойфренд просунул туда палец. Сильный загар был бы более дешевым средством сделаться «горячей штучкой», но поскольку мои гены это исключали, я сосредоточилась на этих брюках как на способе клеить бойфренда. Для выполнения этого плана требовались усилия, так что мне было не до вызывавших неловкость эмоций родителей.