Борис Носик - Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

Погруженный в чужие горько-сладкие любовные беды минувших времен, я не заметил, как, пройдя через сад Трокадеро, мимо цветов и старинных деревьев, мимо каскадов и прудов, оказался я где-то у ограды, у опушки леса и только тогда обнаружил, что вторгся уже на территорию крошечного городка Виль-д’Аврэ (Ville d’Avray)… Солнечные лучи пробивались сквозь зеленый полог леса, безмятежно щебетали птицы, шуршал где-то неподалеку фонтан… К этому времени я давно забыл уже о неудачных опытах французской штатной «службы», зато вспомнил, как прекрасна сельская Франция, даже здесь, в двух шагах от окраины Парижа…

Мне вспомнилось, что еще и любимый Пушкиным поэт Альфред де Мюссе укрывался в этом тихом Виль-д’Аврэ от своих тревог и несчастий. Тоже утешался стихами…

Романтический красавец Альфред де Мюссе вспоминал под сенью этих рощ так печально для него завершившиеся поездку в Италию и лесные прогулки с мужественной дамой, недаром поменявшей женское имя Аврора на мужское, – Жорж Занд.

КАСКАД В ПАРКЕ СЕН-КЛУ

Фото Б. Гесселя

Здесь же, в Виль-д’Аврэ, томилась и другая жертва роковой Жорж Занд – романтический музыкант Фредерик Шопен, который ненамного пережил разлуку с этой плодовитой романисткой…

Смолк в Виль-д’Аврэ рояль Шопена, прошли годы, и зазвучала в гуще садов на окраине этого леса скрипка Иегуди Менухина – все здесь же, в сладостном Виль-д’Аврэ, близ замка, построенного камердинером Людовика XVI Тьери де Виль-д’Аврэ. В деревенской церкви Сен-Никола, построенной в эпоху, когда был обезглавлен революцией злосчастный король, можно увидеть (более поздние, конечно) фрески и картину кисти славного Камиля Коро. Он тоже обитал в Виль-д’Аврэ, в доме № 3 на Озерной улице, и всякому любителю живописи здешние пруды знакомы по картинам Коро. В одном из укромных уголков прибрежья, где художник прятался в лачужке и работал, благодарное потомство поставило монумент. Скромный монумент не производил шума, он не мешал играть на трубе и писать книги обитавшему здесь Борису Виану, которого молодой русский критик назвал недавно «человек-оркестр». В дачном Виль-д’Аврэ искали вдохновения Бальзак, Ростан и скульптор Прадье.

Виль-д’Аврэ утешал и русских романтиков в их любовных невзгодах, напоминая о вечности и несравненной красе природы. Весенним днем 1848 года романтический тридцатилетний Иван Тургенев писал владычице своего сердца Полине Виардо (которая была еще страшнее и ненадежнее, чем Жорж Занд, зато умела петь):

«Я воспользовался хорошей погодой, чтоб отправиться сегодня в Виль-д’Аврэ… Больше четырех часов провел я в лесу – грустный, растроганный, настороженный, поглощающий и поглощенный… Я не мог без волнения созерцать ветви, покрытые увядшими и зазеленевшими листьями, которые четко проступали на фоне синего неба – отчего? Да, отчего? Может, из-за этого контраста между крохотным стебельком, вздрагивающим от всякого дуновенья, от моего дыханья, стебельком, обреченным уже на гибель, однако оживленным щедрыми соками, вернувшими ему цвет и жизнь, – контраста между ним и огромностью этой пустоты, этого неба, которому лишь земля наша дает синеву и сиянье?»

Среди прочих знаменитых людей в Виль-д’Аврэ (на улице Прадье, 29) жил и умер сын поэта Эдмона Ростана, автора прославленного «Сирано де Бержерака». Сын тоже писал книжки, только научные, он был биолог и публицист, член Французской Академии.

Прошло каких-нибудь семьдесят лет после визита Тургенева, и в тихий Виль-д’Аврэ приехал другой русский писатель – Александр Куприн: бродил по тропинкам вдоль прудов, думал свои стариковские эмигрантские думы, однако еще и писал понемногу. Через полтора десятка лет, в страшном для России 1937-м, совсем уже больного и плохо соображавшего, что к чему, Куприна вдруг увезли на родину что-то прославлять и оправдывать, умирая… Но тогда, в 1921-м, он был еще в здравом уме, принимал гостей, только просил их, если можно, не спорить о политике, а наслаждаться природою и покоем. Он даже повесил в столовой своего домика на видном месте отчаянный плакат: «Прошу в моем доме о политике не говорить». И правда, зачем о ней говорить, когда такая благодать кругом?

У южной своей оконечности Виль-д’Аврэ смыкается с еще одним городком, лежащим на королевской дороге к Версалю, – с Севром (Sèvres). На самой их границе, то есть у северной оконечности Севра, на севрской авеню Гамбетты (дом № 14) стоит вилла де Жарди. Здесь прожил последние четыре года своей жизни (до 1882 года) и умер от случайной огнестрельной раны (упражняясь в стрельбе из пистолета) пылкий оратор-трибун и политик Гамбетта, подаривший свое имя и этой, и бессчетному количеству других улиц во Франции. Однако за несколько десятилетий до Гамбетты на вилле этой жил великий Бальзак. Впервые он приехал сюда в 1831 году по приглашению Олимпии Пелисье (будущей мадам Россини), снимавшей на летний сезон помещение в замке королевского камердинера. Тогда-то Бальзак и увидел впервые виллу де Жарди, которую купил в 1837 году. Движимый извечной своей мечтой стать богатым, Бальзак собирался разводить на вилле де Жарди ананасы, для чего прикупил в 1840 году и все имение. Ну а пока искусство разведения и реализации ананасов им еще не было освоено, он без конца пил черный кофе и занимался тем, что умел делать как никто, – писал романы. Так что в музее, который открыт ныне на вилле, можно увидеть посмертную маску Гамбетты и его роковые пистолеты, но показывают также (без гарантии их подлинности) буфет Бальзака и плиту, на которой он день и ночь варил кофе, ибо ему приходилось работать по 24 часа в сутки над романом «Цезарь Биротто». Выгодный контракт с издателем и преследования заимодавцев обязывали трудиться не покладая рук, не давая отдыха бедной его головушке. Он и в Севре укрылся от посланцев ловившей его Национальной гвардии и от долговой тюрьмы. Зато, уж получив деньги, он покупал какой-нибудь жилет с бриллиантовыми пуговицами или кабриолет, на котором гонял как бешеный. (Так было после выхода нашумевшей «Шагреневой кожи»: видел ли он, как съежилась кожа его собственной бесценной жизни? Во всяком случае, порой он вел себя как настоящий безумец.) Во времена виллы де Жарди Бальзак подписал контракты с двумя новыми издателями и нанял себе сотрудника, чтоб диктовать ему романы и пьесы, которые сотрудник должен был редактировать и приводить в пристойный вид. Но какой сотрудник мог выдержать бешеный ритм работы этого «каторжника литературы»? Очередной сотрудник сбежал, оставив честную записку: «Не могу больше зазря нахлебничать».