Ранульф Файнес - Вокруг света по меридиану

22 марта, опасаясь, что за сутки дрейфа нас унесло слишком далеко на восток, где была еще более неблагоприятная обстановка, я стал держать на 15° западнее.

У Чарли оборвался стартерный тросик, поэтому ему пришлось ни на минуту не останавливать мотор своего «скиду» весь день. Было необычно холодно, а застежка-молния на моей куртке полетела к черту. Я воспользовался обрывком веревки вместо ремня, но в течение дня ощущал серьезную потерю тепла.

В ту ночь я совсем не спал, так как кровь на моем подбородке пульсировала в ритме там-тама. У нас не осталось мази с антибиотиками, поэтому я стал прикладывать мазь, которой пользовал себя от геморроя. Чарли это очень позабавило.

«Хм! Геморрой на бороде», — с удовольствием повторял он. К счастью, мы оба обладали странным чувством юмора.

Затем наступил первый удачный день: двадцать четыре километра за восемь часов, хотя не все эти километры были направлены строго на север. Наконец нас остановил гребень высотой до семи метров, шириной метров 200, который тянулся с запада на восток до самого горизонта. Мы вскарабкались на эту стену и сошлись во мнении, что если ее форсировать, то нам придется работать ледорубом весь день.

Оставив нарты, мы поехали на восток, пробираясь в лабиринте высоченных, напоминающих скульптуры ледяных глыб, и через полтора километра нашим глазам открылось удивительное зрелище. По-видимому, подобное чувство испытали евреи, когда Красное море расступилось перед ними. Каким-то непостижимым образом пара акров ледяного поля толщиной метр с небольшим по прихоти каких-то неведомых сил были приподняты на шесть — девять метров вверх и остались там целехонькими, образовав готовое шоссе поверх барьера. Часа два мы молотили ледорубами, чтобы соорудить скат для спуска по другую сторону стены. Ледоруб выскользнул у меня из рук и просек бахилу, но, не почувствовав боли, я сделал вывод, что внутренний сапог спас мне палец. Пробившись обратно к нартам, истекая потом, мы поставили палатку и вскоре принялись за дегидрированное мясо. Ледяное поле, на котором мы встали, было очень молодое — вода, образовавшаяся при растапливании льда на примусе, получилась очень соленой. Чарли взглянул на мою ногу. Острие ледоруба все же разрубило ноготь на большом пальце и вошло глубоко в плоть, но крови было немного, и Чарли перевязал поврежденное место марлей, положив пластырь, намазав предварительно всеисцеляющей мазью от геморроя.

Последовал еще один удачный день. К утру мой подбородок раздулся до размера мячика для игры в гольф, поэтому Чарли заставил меня принять таблетки антибиотика широкого спектра бактрим. Смазав больное место все той же мазью от геморроя, приложив пластырь и поверх — кусочек ткани, я обвязал себе лицо эластичным лечебным чулком и стал выглядеть так, будто у меня болели зубы. Затем я надел две лицевые маски. Но когда мы отъехали километров на тридцать от лагеря, маски стали смерзаться, потому что от ноздрей до подбородка у меня снова стал скапливаться лед. Все неудобства долгого путешествия против ветра, скорость которого достигала в среднем восемнадцати узлов при — 40 °C, компенсировались тем, что холод был все же нашим союзником.

В середине дня мы остановились перед барьером высотой до четырех с половиной метров и стали пробиваться сквозь него с помощью ледорубов и лопаты. Неожиданно Чарли схватил меня за руку:

«Слушай!»

Скрежет, писк и жалобные стоны (словно работала бетономешалка) доносились со стороны ледяной стены, и, несмотря на ярчайшее солнце, мы, как зачарованные, стали наблюдать, как голубоватые глыбы льда размером с небольшое бунгало выпирало из середины стены и обрушивало вниз. На самом поле появились трещины, и зеленоватая вода выступила на его поверхности у подножия подвижной стены. Ветра почти не было, однако титанические разрушительные силы были за работой, легко ломая и перемещая огромные глыбы. Всеобщее мнение о том, что гребни возникают в результате сжатия замерзших разводий, а не от взаимодействия краев двух главных полей, не вяжется с действительностью, если судить по той картине, которую мы видели.

Так как возможности для обхода не было, так же как и смысла ждать, когда прекратится подвижка, мы энергично, но соблюдая осторожность, чтобы не оказаться раздавленными, принялись обрабатывать глыбы несмотря на то, что они скользили и падали. За несколько минут до «формирования» подвижка прекратилась, и наступила абсолютная тишина.

Днем снова поднялся ветер, и Чарли обморозил переносицу, а у меня прихватило веко. Я выбирал направления почти по наитию, потому что солнце почти не появлялось. Я сообразовывался с направлением гребней сжатия, ветром или просто правил на источник света. Уолли Херберт сказал мне однажды:

Важно, чтобы вы все хорошо разбирались в навигации. Дело вовсе не в подсчете пройденного расстояния, что делать, в общем-то, несложно, главное — выдерживать правильное направление на ходу, когда нет солнца или возможности непрерывно сверять азимут по компасу, как это делается на туристических прогулках в Европе.

27 марта было -41° и двадцатипятиузловой ветер с северо-запада. Мы останавливались каждый час, чтобы разогнать кровь в конечностях. От работы ледорубом немели пальцы. У меня на шее распухли гланды, теперь они вполне соответствовали моему подбородку, поэтому я продолжал принимать таблетки бактрим. Я разглядел в зеркальце компаса, что белки глаз у меня налились кровью. Я все еще не мог носить защитные очки, хотя большую часть дня сыпала крупа, и крошечные кристаллики льда на ветру попадали в глаза.

Мы стали лагерем в пять часов дня на довольно прочном, но небольшом поле. Вокруг было вроде бы тихо. Однако уже в шесть часов, когда Чарли вскипятил воду и приготовил кофе, словно судорога прошла по льду, как при землетрясении, а через секунду ударная воздушная волна, словно неподалеку разорвалась авиабомба, врезала в палатку так, что у нас перехватило дыхание. Расплескав кофе, мы кинулись расстегивать застежку-молнию на пологе палатки, готовые выскочить наружу, так как думали, что какое-то огромное поле ударило в наше и собирается наползти на нас. Однако не было ни ветра, ни движения льда, ни вообще каких-либо признаков катастрофы. Мы снова осторожно застегнули клапан палатки и подтерли кофейные лужи на полу.

«Странно», — сказал я.

«Непонятно», — отозвался Чарли.

Мы почувствовали себя неуютно на этом поле. У меня все еще хранится магнитофонная запись таинственного разговора в палатке по поводу пальца Чарли. Он был вполне характерен для многих наших дискуссий. Чувствуется, что наши мозги находились в «нейтральном» положении.

«Очень странно, — заметил Чарли, — в самом кончике. Ноги, как у мертвеца. Ничего не чувствуют. Очень странно».