Наталья Осис - У самого синего моря. Итальянский дневник

Но я думаю, что я бы со всем этим справилась, если бы моя домработница не разговаривала. Мы много раз переносили ее часы работы с утра – на вторую половину дня, и наоборот, но со временем я убедилась, что совсем не пересекаться с Александрой невозможно: когда я работала дома или когда в дождливый день вела детей сразу после школы домой, на нас немедленно обрушивался поток сведений о бедствиях Александры и ее семьи. За работой я слушала ее монологи о нехватке денег, за укладыванием Маши – о проблемах Брайана в школе, за Петькиными уроками – о менструациях и гинекологах, а за едой – о глистах и ленточных червях. Когда ей не хватало внимания аудитории, она бежала мне наперерез к звонившему телефону, чтобы прокричать в трубку: «Тебе кого? Наташу? Наташа дома! Я сейчас Наташу тебе позову!» На то, что звонивший спрашивал не Наташу, а професорессу Осис и мог оказаться известным драматургом или уважаемым профессором, так же как и на то, что к ней обращались на «вы», ей было глубоко наплевать. Она ведь приехала жить в демократическую страну и практикует исключительно демократические отношения.

Ситуация вырисовывалась более чем ясная: надо было воспитывать. Только как? Александра, в моем присутствии изволь заткнуться? Или: не смей разговаривать со мной, если я ни о чем тебя не спрашиваю? Или: изволь, разговаривая по телефону, называть меня синьорой? Патриархальные отношения предполагают предельную ясность требований. Никакие «если тебе несложно…» или «не могла бы ты…» не действуют.

Когда я начала сочувствовать махровым крепостникам, я поняла, что хватит. И даже при расставании у меня не хватило духу сказать: «Ты дура, Александра, и сил моих больше нету». Меня выручил кризис. «Мы все теперь оказались в сложных финансовых условиях, придется нам теперь обходиться без тебя» – так я по своей душевной слабости сформулировала итог наших трехлетних отношений. И ведь даже нельзя сказать, что причиной всему хорошее воспитание, ведь как-то наши прабабушки совмещали ведение дома, полного прислуги, со своим воспитанием? Спокойно, но твердо объясняли очевидные вещи, повторяли по двадцать раз сказанное, проверяли результаты работы, поправляли ошибки и постепенно приучали делать все как следует – другими словами, воспитывали как детей. Только мне кажется, что для того, чтобы это все проделывать, надо полностью отказаться от идеи равенства и братства, то есть допустить, что не все люди изначально равны, что отношения свободных профессионалов не всегда достижимы, не удивляться незнанию элементарных правил и понимать, что нельзя сложить с себя даже части ответственности. Но это же отдельная огромная работа! И главное, мне было не совсем понятно, почему это взрослого человека надо учить всему на свете начиная с азов. Ну и хрен с ним, в очередной раз подумала я, мне дай бог со своими детьми справиться, а на дополнительных воспитуемых у меня нет ни сил, ни времени.

Но главную причину я от себя утаила. Я не готова всерьез пересматривать идею всеобщего равенства людей – я с этой идеей выросла, я к ней привыкла, а Александра своим присутствием каждую секунду ставила эту базовую для моего сознания идею под сомнение. Вот и сейчас – написала и внутренне содрогнулась. Нет, проще считать, что я непригодна на роль воспитателя.

Но у этой эпопеи с прислугой оказался совершенно неожиданным побочный результат: мне стало совсем неинтересно мечтать, как я вдруг сказочно разбогатею и мне не придется больше беспокоиться о практической стороне жизни (что скрывать, я всегда этого хотела). Теперь все потенциальные садовники, повара и гувернантки представляются мне разнополыми и разновозрастными александрами. Я понимаю, что согласно теории вероятности такой поразительной дуры, как наша Александра, скорее всего, больше нам не попадется. Но если даже бессловесный автомобиль требует, чтобы в него вовремя заливали масло, антифриз и бензин, то живые люди, призванные облегчить нашу жизнь, приготовив за нас обед, убрав комнаты и проверив уроки у наших детей, наверняка потребуют к себе внимания не меньше, чем те неодушевленные механизмы, которыми мы уже привыкли пользоваться.

Удивительно, но с этой мыслью мне вдруг стало гораздо легче держать в голове список продуктов, необходимых купить к вечеру.

Итальянцы к концепции города-музея относятся, прямо скажем, прохладно. Что вполне понятно – слишком велик риск превратиться в страну-музей, а жить тогда где? Но кое-какие ограничения все-таки ввели. В Венеции, например, отменили вообще мусорные контейнеры – не слишком-то они вписываются в общую декорацию, в культивируемую здесь ауру XVIII века с его треуголками и плащами. Предполагается, что мусор жители центра Венеции будут выставлять прямо за дверь в строго определенные часы. Забирают его действительно в строго определенные часы, а вот выставляют когда как. Когда попадут в эти определенные часы, а когда и не попадут.

С фасадами и историческими памятниками сложнее. Владельцы домов и квартир владеют не только внутренними квадратными метрами, но и внешними стенами своего дома. Из чего следует, что помывка, покраска и ремонт должны осуществляться за счет квартиро– или домовладельцев. Это значит, что их надо собрать, уговорить, и – что гораздо сложнее – снять с них денег. Отобрать у людей деньги даже на самое хорошее дело – задача в принципе не из легких, а часто она осложняется тем, что какой-нибудь из владельцев в доме своем не живет, а где он живет – неизвестно. И пока председатель домового комитета вкупе в мэрией шлют письма по разным адресам этого владельца, дом стоит себе, роняя куски штукатурки и год, и два, и десяток лет.

Зато, раз уж внешние стены наших домов принадлежат нам и за ремонт фасадов тоже платим мы, то мы из своих окон и вывешиваем, что хотим. Бóльшую часть времени нам нравится вывешивать из окошек собственное белье. Кстати, я обратила внимание, что наличие стиральных машин и, как следствие, необходимость стирать черное отдельно и белое отдельно вовсе не лишило итальянцев врожденной любви к красочным сочетаниям.

Поперек узеньких улочек, вдоль лепных карнизов, над головами кариатид и атлантов в хорошую погоду полощутся на ветру портки и рубахи самых ярких расцветок. И все это каким-то непостижимым образом еще и контрастирует с окраской самого дома. Если стена оранжевая, то на ней будут болтаться красные, синие и зеленые тряпочки, если голубая – то белые, желтые и фиолетовые, так или иначе, ничего однотонного… как это, интересно, у них такое получается?

Длина шнура, на котором можно просушить на солнышке свое свежепостиранное белье, – это повод к гордости и соревнованию. Однажды у нас отключился телефон, потому что хрупкая и интеллигентная старушка, живущая по соседству, ухитрилась употребить наш телефонный кабель для развешивания своих кружевных панталончиков и вышитых скатертей. А в другой раз я своими глазами видела шнур бельевой веревки, привязанный к свободной руке барельефа Мадонны. Другой рукой Мадонна, как и положено, придерживала младенца.