Марина Москвина - Небесные тихоходы

Лёня говорит:

— У нас нет таких денег.

А он:

— Да вы посмотрите, может, найдется.

Лёня говорит:

— Ничего у меня не найдется.

Стали препираться. Тут Лёня присмотрелся повнимательней, и вдруг эта тысяча ему показалась поддельной.

— Побойтесь Шиву! — сказал Лёня. — Кто ж так рисует рупии? Тяп-ляп! Я на вас удивляюсь. Деньги надо рисовать тщательно, тонкой кисточкой на специальной бумаге с водяными знаками.

Тот аж весь вспыхнул от этих слов. Ну, думаю, привет, сейчас он нам задаст. Уж больно с туземцами невыгодно конфликтовать на их территории. Как здесь говорят: в воде не ссорься с крокодилом.

Но он только надулся и смотрел на нас исподлобья, очень обиженно.

А Лёня повернулся и пошел. В шапочке соломенной, с крыльями. Тот видит, что крылья у него на ветру развеваются.

— Хай-май! — воскликнул он.

Что означает три вещи: «Ах!», «Увы!» и «Ой». С этими словами он незаметно исчез, будто растворился.

Мы установили камеру на штатив и приступили к съемкам. Лёня выстроил кадр. Моя задача была этот кадр удержать, не отхватив у снежного ангела ни головы, ни ног, чтоб он целиком поместился на экране. Немного неба над головой, рельеф скалы под сандалиями, метелки пожелтевших трав, колышащихся на ветру; дальние гряды гор, тяжелые облака, ползущие по горизонту…

— Мотор! — скомандовал Лёня.

Я нажала на кнопку.

Лёня начал раскачиваться, медленно склоняясь вперед, весь собрался, сосредоточился и очертя голову кинулся с отрога. Как гордый аэроплан полетел он, раскинув руки, взмахнув крылами, прямо на заблаговременно облюбованную приступочку и совершил там удачную посадку. Но этого в фильме, разумеется, не видно. Наоборот, создано полное ощущение, что ангел ухнулся в жуткую пропасть.

(Спустя два года, в Непале, мы досняли и подмонтировали, как он с этими крыльями в той же соломенной шапке, дыша разреженным воздухом заоблачных гималайских высот, неторопливо шагает по снегам Аннапурны. Короче, вышло так, будто Лёня, прыгнув с предгорий, приземлился не на какой-то «приступочке», а на четвертой по вышине горе Земного шара.)

Я сделала бы еще один дубль полета, но за ближними холмами прямо среди бела дня — со дна пропасти и выше неба — сгустилась странная черная стена, которая стремительно двигалась в нашу сторону. То ли это был смерч, то ли ураган — непонятно. Там, в Индии, действуют такие природные силы, которые практически незнакомы жителю среднерусской полосы.

Мы не стали ждать, пока нас «накроет», схватили камеру и быстро-быстро скалистой тропой спустились на дорогу. Думали, град начнется, буря, полетят деревья многовековые, вывороченные с корнями… Там все время испытываешь какие-то первобытные страхи с могучей амплитудой колебания — от отчаяния к надежде, от пришибленности — к эйфории…

Лёня резко рванул вперед. А у меня шнурок развязался. Наклонилась я завязать шнурок и вдруг между собственными коленками увидела… снежные вершины.

Я обернулась — и не верю своим глазам: черная стена развеялась, тучи уплыли, и вот они —…о, горы и горные снега!.. Остановись, перо, я не в силах подыскать слова, способные хотя бы легким контуром очертить этот умопомрачительный пейзаж. В бурной зелени гималайских трав, густой фиолетовой сини гор и небес нарисовались — величественные? Исполинские? Неправдоподобные? Таинственные? Вздымающиеся? Зовущие гималайские вершины!

Вот именно зовущие!!!

Я закричала:

— Лёня! Лёня!..

И мы с ним кинулись к этим вечным снегам. Хотя они были далеки от нас, как никогда, но мы чуть ли не бегом к ним бежали, главное, такое впечатление, что и горы наплывают на нас, движутся навстречу.

Выше всех вершина Нанда Дэви. Справа Нанда Кот — белоснежная подушка богини Парвати, жены Шивы и дочери Гималаев. Больше я никого из них не знала по имени. Только гордость распирала меня, радость в чистом виде оттого, что и мне позволили, пусть раз в жизни, своими глазами увидеть такое чудо.

Садилось солнце. Небо стало окрашиваться лиловым, сиреневым, золотым, оранжевым, пурпурным — такими художник Николай Рерих писал свои гималай-ские картины. И горы у него так же пламенели, и горные снега. А я ходила в Москве в Музей Востока и думала: ой, космические уже виды, не земные!.. Но оказались еще ярче, еще сильнее эти бешеные краски. Рерих преуменьшил!

А Лёня и тут бежит впереди, ангельские крылья на спину набрасывает.

— Нам, может быть, — он кричит, — далеко до этих гор, а этим горам до нас только мизинец протянуть!

— Снимай, — кричит, — меня скорее! Дубль первый: снежный ангел-два стремится к увенчанным снежными шапками Гималаям искать освобождения от иллюзий. На фоне Нанда Дэви получится «планчик» неплохой!..

Одним словом, понятно, когда мы остановились. Мы остановились, когда погасли последние лучи солнца и наступила кромешная темнота. Только снежные пики светились среди звезд. Но нам было вообще-то совсем в другую сторону.

В лунном свете деревья отбрасывали черные тени на траву и затихшие кусты. После великой суматохи и щебетанья птицы наконец расселись на ночь среди темной листвы. Дорога шла лесом. Нам и днем по ней было идти страшновато, все чудились какие-то звери за деревьями. Огромная цикада сидела неподвижно на стволе, мы долго думали, кто это такая, и только когда она «запела» — догадались, уж больно у нее диковинный и крылатый вид.

Теперь нам предстояла дорога длиною в ночь. Мы с Лёней оробели, примолкли, идем, а сами озираемся испуганно. Цикады громче взялись, дружней! Из леса уханье доносится, рычанье, ворчанье — ну, как всегда… Откуда ни возьмись, харчевня, огонь в глиняной печке на обочине дороги. Опять обжигающий чай в железных стаканчиках. Ночные люди пьют чай с молоком, тихо разговаривают, глядя на горы, на звезды, сохраняя безмолвие в разговоре.

Я даже хотела проситься пустить нас переночевать в ту харчевню — в углу на топчанчике. Но, к счастью, из-за поворота вынырнул маленький разболтанный джип. Желтые фары медленно прорезали тьму, мы помахали, он остановился. Единственная за весь вечер машина, которая ехала в город, битком набитая молчаливыми индусами.

В полном молчании уже в непроглядной тьме минут за сорок нас добросили до Алморы.

В гостинице, почти засыпая, я спрашиваю у Лёни:

— А что, действительно у того типа была фальшивая купюра?

— Не фальшивая, а отмененная, — отвечает Лёня. — Это старые деньги. Он старую тысячу сохранил после денежной реформы. Она другого цвета и другого формата. Если бы я был американец или немец, я бы купился. А я-то русский, я сразу смекнул, что это просто дореформенные деньги. Не на того напал, усатый! Хотел у меня тыщу рупий старых разменять и зажить, как падишах.