Генри Торо - Инспектор ливней и снежных бурь

Наука только выиграла бы, мне кажется, если бы людям давали имена скопом. Тогда, чтобы узнать одного, необходимо было бы знать только биологический род и, возможно, породу или расу. Нам трудно поверить, что каждый солдат римской армии имел свое имя, – именно потому, что мы никогда не задумывались над тем, что у него была своя индивидуальность. В настоящее время единственными подлинными именами являются клички. Я знал мальчика, которого товарищи звали Заводилой из-за присущей ему энергии; кличка эта вполне естественно заменила его христианское имя. В записках путешественников мы читаем, что индеец при рождении не получал имени; он должен был его заслужить. Имя отражало его доблестные дела. В некоторых племенах индейцы получали новое имя всякий раз, когда они совершали какой-нибудь героический поступок. Жалок тот, кто не заслужил себе ни имени, ни славы, кто носит имя, полученное ради удобства.

Одно лишь имя, само по себе, не заставит меня уважать человека. Несмотря на имена, люди представляются мне неразличимой массой. Пусть имя мне знакомо, но человек от этого не станет ближе и понятнее. Оно может принадлежать дикарю, который втайне носит свое дикарское прозвище, полученное в лесу. В каждом из нас сидит дикарь, и, возможно, дикарская кличка записана где-то за нами. Я вижу, как мой сосед, который носит знакомое имя Уильям или Эдвин, снимает его вместе с курткой. Оно не пристало ему, когда он спит или разгневан, когда им владеет страсть или вдохновение. В такие моменты мне слышится, будто кто-то из его родни произносит его подлинное дикарское имя на каком-то грубом или, наоборот, мелодичном языке.

Вокруг нас привольно раскинулась дикая, издающая тревожные звуки праматерь наша Природа, такая же красивая и так же нежно относящаяся к своим детям, как самка леопарда. Но нас слишком рано отняли от ее груди и поместили в общество, в эту культуру, которая представляет собой исключительно взаимодействие человека с человеком, что-то вроде заключения браков между родственниками, продуктом чего в лучшем случае является английская аристократия, цивилизация которой обречена на скорое вырождение.

В обществе, в лучших человеческих институтах легко различить черты слишком раннего развития. В то время, когда мы должны еще быть детьми, мы уже являемся, по сути дела, маленькими взрослыми. Я за такую культуру, которая предполагает вывоз большого количества перегноя с лугов и унавоживания почвы, а не делает ставку на теплицы, усовершенствование орудий труда и способов обработки полей.

Сколько несчастных студентов из тех, о ком мне приходилось слышать, гораздо быстрее развилось бы физически и интеллектуально, если бы они вместо того, чтобы допоздна сидеть над книгами, портя себе глаза, спокойно спали бы сном праведников.

Иногда света бывает слишком много, даже того, что несет нам знание. Француз Ньепс открыл явление так называемого актинизма, то есть способность солнечных лучей вызывать химические изменения. В солнечную погоду они оказывают «в равной степени разрушительное влияние» на гранитные скалы и камни, на отлитые из металла статуи, которые «давно исчезли бы с лица земли в результате едва ощутимого воздействия этой самой неуловимой из сил вселенной, если бы не столь же удивительная хитрость природы». Но он заметил, что «те тела, которые претерпели эти изменения днем, обладают возможностью восстанавливать свое прежнее состояние ночью, когда на них больше не действует это возбуждение». Отсюда следует вывод о том, что «и темные часы суток столь же нужны неорганической природе, как ночь и сон нужны органическому царству». Даже луна не светит каждую ночь, а уступает место темноте.

Я не сторонник того, чтобы развивать каждого человека или каждый его орган, равно как и того, чтобы культивировать каждый клочок земли: какая-то часть земли должна быть занята пашней, но большая часть – лугами и лесами, которые не только полезны нам сегодня, но готовят почву для отдаленного будущего: растущая на них трава, увядая, образует перегной.

Ребенок должен выучить не только те буквы, что изобрел Кадм. У испанцев есть хороший термин для выражения этого природного и смутного знания – Gramatica parda, то есть исконная грамматика, нечто вроде той мудрости, унаследованной от леопарда, о которой я уже говорил.

Мы слыхали об Обществе по распространению полезных знаний. Говорят, знание – сила, и прочее в том же духе. А мне кажется, есть необходимость создать Общество по распространению полезного невежества, которое мы назовем Прекрасным Знанием, то есть знанием, полезным в самом высоком смысле. Ибо что такое большая часть нашего так называемого знания, коим мы столь гордимся, как не самомнение? Мы считаем, что что-то знаем, и это лишает нас преимущества нашего фактического невежества. То, что мы называем знанием, зачастую является невежеством в полном смысле слова, в то время как невежество есть лишь отсутствие знания. В течение долгих лет упорного труда и чтения газет – ибо что такое наши библиотеки научного знания, как не собрание газетных подшивок? – человек накапливает огромное количество фактов, откладывая их в памяти. И вот, когда в одну из весен своей жизни ему случается забрести в Великие поля мысли, он, так сказать, пасется там на траве, подобно лошади, оставив свою упряжь в конюшне. Обществу по распространению полезных знаний я сказал бы так: попаситесь иногда на травке. Вы слишком долго питались сеном. Пришла весна, покрывшая землю зеленым ковром. Даже коров выгоняют на зеленые пастбища в конце мая. Правда, до меня дошло, что один ненормальный фермер круглый год держал корову в коровнике и кормил ее сеном. Так же и Общество по распространению полезных знаний часто содержит свой скот.

Человеческое невежество иногда не только полезно, но прекрасно, а так называемое знание зачастую бесполезно, если не сказать хуже. Кроме того, оно безобразно. С кем лучше иметь дело – с человеком, который ничего не знает о данном предмете и, что особенно редко, знает, что он ничего не знает, или с тем, кто действительно знает о нем нечто, но думает, что знает все?

Желание увеличить свои познания у меня возникает периодически, а мое желание окунуться с головой в сферы, незнакомые моим стопам, вечно и постоянно. Высшее, чего мы можем достигнуть, – — это не знание, а стремление к познанию. Я не думаю, что высшее знание сводится к чему-то более определенному, нежели необычное и прекрасное чувство удивления, которое мы испытываем, когда нам внезапно открывается недостаточность всего того, что мы доселе называли знанием, когда мы обнаруживаем, что и в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости. Знание есть озаренный солнечными лучами туман. Нельзя знать больше этого, так же как нельзя спокойно и не щурясь смотреть на солнце, ’lV ti nown, ou ceinon nohseV» – «Ты не поймешь этого так, как понимаешь частности», – говорили халдейские оракулы.