Юрий Рерих - По тропам Срединной Азии

На больших высотах, как было отмечено, очень трудно поддерживать строгую дисциплину среди людей, они становятся агрессивными. И хотя наши люди показали необычайное мужество и терпение, все же начали сдавать к концу вынужденной задержки. Однажды ко мне в палатку пришел один из монголов и сообщил низким голосом, едва способным скрыть волнение: «Господин, наши сабли сами собой становятся все более и более острыми! Если вы не примете меры, произойдет кровопролитие!» Существует поверие среди монголов и тибетцев, что ножи и сабли внезапно заостряются перед сражением или ссорой. Я понял опасность и пошел к палатке служащих. Люди сидели вокруг очага и некоторые исследовали лезвия своих сабель, другие возбужденно что-то обсуждали. При расспросах оказалось, что двое из них поспорили несколько дней назад из-за дополнительной чашки чая, и конфликт остался неразрешенным. Вчера люди обнаружили, что их сабли внезапно стали более острыми, и сегодня этот процесс самообострения продолжался. Атмосфера была напряженная, и лишь немногие более спокойные головы решили сообщить о происходящем. Мы забрали все ножи и сабли в свои палатки на то время, пока напряжение не спадет. Последние три недели, предшествующие нашему освобождению, были особенно изнурительны из-за скрытого волнения среди людей, и нам приходилось быть чрезвычайно осторожными, чтобы не вызвать ссоры или среди наших спутников, или с местным населением.

12 декабря. Майор прибыл опять в полдень, и мы долго беседовали. Опять та же история, которую мы слышали ежедневно, начиная с начала вынужденной задержки: «Не могу разрешить вам идти дальше до получения ответа от правительства». «Но если некоторые из нас умрут, оставленные на произвол судьбы, или получат серьезную болезнь, кто будет тогда отвечать? Правительство Тибета думает о возможных осложнениях?» На все эти вопросы майор отвечал сожалеющим взглядом и говорил, что, вероятно, правительство сделало его козлом отпущения, что тибетские лук-со, или традиции, трудны и жестоки, что тибетцы унаследовали много плохих качеств от своих предков, великанши-людоедки и обезьяны. Тибетцы легко говорят о своих плохих чертах и обычно находят объяснение этому в мифологической истории происхождения народа. Обезьяна и великанша-людоедка повинны в большинстве их плохих качеств. Профессор Рерих решил переместить лагерь к Шаругонскому монастырю бон-по, место, как говорили, хорошо защищенное от ветров.

13 декабря. Была послана разведка в сторону Шаругонского монастыря, чтобы найти подходящее место для лагеря. Мы не собирались останавливаться в монастыре и выбрали плоскую площадку на берегу маленького ручья, впадающего в реку Чу-на-кхе. Высокий гранитный отрог защищал место от юго-западных ветров. Узкая горная долина, находивша яся к югу, поднималась к ущелью, через которое проходила дорога в Нагчу.

15 декабря. Очень холодное утро с пронизывающим ветром. Река возле лагеря неожиданно вздулась подо льдом и на большом участке разлилась. Майор появился необычно рано, около семи утра, и сообщил, что уезжает в Нагчу посоветоваться с губернаторами. Мы согласились с ним, но тем временем решили перенести лагерь в Шаругон и ждать там возвращения майора. Майор сказал, что едет по собственному желанию и что не имеет на этот счет никаких инструкций от правительства.

16 декабря. Очевидно, что-то происходит, «что-то», что скрывается от нас. Старшина, который сопровождал нас от Шенгди до Чу-на-кхе, прибыл в лагерь и сообщил, что получил приказ сопровождать майора в Нагчу. Около полудня майор, старшина и наш тибетский проводник из Урги уехали. Оставшийся день был проведен в укладке грузов. В течение следующего дня мы переносили лагерь в Шаругон.

17 декабря. Потребовалось семьдесят яков для транспортировки нашего лагеря и багажа в Шаругон. Некоторые из животных были настолько дикими, что сбрасывали грузы и убегали к холмам. Много поклажи было сильно повреждено. Нам не удалось переправить весь багаж за один день, и Голубин с двумя монголами остались, чтобы на следующий день перевезти оставшиеся грузы.

На пути к Шаругону снега не было. После двухчасовой поездки мы достигли монастыря. Не было и речи о том, чтобы разбить лагерь на монастырском дворе или занять две холодные и сырые комнаты на втором этаже ду-кханга. Мы установили палатки на том месте, которое я выбрал два дня назад. Новый лагерь вытянули в одну линию, чтобы избежать скоплений и оставить свободным проход. Вблизи от лагеря находились развалины старой каменной лачуги, которая была раньше собственностью богатого семейства кочевников.

Главный лама монастыря нанес нам визит и принес немного молока. Он сообщил, что монахи не возражают против нашего пребывания в монастыре, но против размещения там майора. По словам старика, майор был плохой человек, и местные божества будут, вероятно, ему вредить.

18 декабря. Ночь стояла тихая, и было приятно отдохнуть в защищенном месте после сильных ветров Чу-на-кхе, которые не давали спать своим ужасным шумом в палатках. В полдень прибыл Голубин с остальным багажом. Он рассказал забавную историю о крысе, которая жила в моей палатке и была всегда источником дискомфорта. После демонтажа палаток Голубин увидел крысу, мчащуюся по лагерю в поиске защиты. Она скоро исчезла, вероятно нашла укромное место. Каково же было наше изумление, когда нашли ее, сидящей между седлом и горбом верблюда! Животное привыкло перемещаться с тибетскими лагерями, а теперь оно присоединилось к нашему каравану.

19 декабря. Солнечный и теплый день, но утро перед рассветом было резко холодным. Узкое ущелье, в котором наш лагерь был расположен, было окружено со всех сторон высокими горными хребтами, и солнце появлялось только около девяти часов. До этого времени лагерь был погружен во тьму. Небо над гребнем горы сразу освещалось золотисто-желтым светом, а несколько мгновений спустя первые лучи солнца освещали монастырь. В монастыре затрубили в раковину, и ламы начинали свои каждодневные занятия. Мы всегда с нетерпением ждали этого момента, приносившего тепло и позволявшего нам начать работу по лагерю. До того, как солнце появлялось над вершиной хребта, холод был настолько силен, что невозможно было что-либо делать. Руки примерзали к металлическим предметам, и даже чай не мог согреть нас. Перепады температуры были очень замечательны — около полудня было +20 °C на солнце, а после заката температура падала до -25°- 30 °C.

Солдат прибыл от монастыря и попросил нашего доктора посетить жену майора, которая в течение нескольких прошлых дней страдала от холода. Мы нашли молодую женщину сидящей в грязной монастырской келье, сырой и холодной, с открытыми окном и дверью. Доктор обнаружил у нее пневмонию. Женщина была обречена, и единственное, что могло бы ее спасти, — переезд на небольшую высоту и в лучший климат. На высоте почти 16000 футов пневмония была смертельна, и ничем помочь было нельзя. Наш доктор дал некоторые лекарства, чтобы немного облегчить страдания, но не было никакого шанса на ее выздоровление.