Юсси Конттинен - Сибирь научит. Как финский журналист прожил со своей семьей год в Якутии

В палатке Катя готовила для нас оленину – и каждый раз по-разному: на шампуре, вареную, жареную, оленью печень, жареную и сырую. Эвенки доят оленей, но в нашем караване нет дойных самок. У эвенков не принято обедать, это считается потерей времени. Зато завтрак может сравниться с обедом, второй прием пищи уже вечером в лагере.

Мы удовлетворили свое чревоугодие голубикой с кустарника. В тайге растет множество лекарственных растений, например родиола розовая, лиственничный гриб-трутовик – в молотом виде по вкусу он напоминает анис и, по словам эвенков, от всех болезней лечит. Единственное, чего не хватало, – рыбы. Нам обещали, что можно будет хорошо порыбачить. В местных реках должны водиться хариус и ленок – местная рыба семейства лососевых, но вода поднялась и рыба ушла. Да и дичи не удалось добыть, хотя у проводников и было с собой ружье. Когда собака залаяла у дерева, там оказался всего лишь бурундук. Захар и Миша хотели было отправиться на ночную охоту на лося, но передумали – промочили ноги.

Захару 34 года, это открытый, подвижный мужчина, что, возможно, объясняется смешением кровей. Его отец из Дагестана. Год назад Захар бросил работу на железной дороге и занялся охотой. Он охотится на лосей, дикого оленя и на соболя – ради шкурки. Почти все в тайге с октября до декабря занимаются охотой. Для эвенков охота на оленя издавна была частью традиционного образа жизни. Мясо было легче добыть в лесу, чем вырастить. «Олени ходят стадами по 10–15 голов. Надо зайти спереди и подстрелить их вожака. Остальные будут носиться кругами, их легко подстрелить», – объясняет Захар. Как и многие эвенкийские мальчишки, он с десяти лет охотится.

Сейчас эвенки жаловались, что тайга уже не кормит их, как раньше. Мы перешли реку, в которой моют золото. На берегу была навалена куча шлака и мусора, из-за этого русло реки напоминает лунную поверхность. Захар сказал, что золотодобыча загрязняет воду и убивает рыбу. «Компании должны убирать за собой эти кучи, но вместо этого они дают взятки и ничего не делают. Вода из отстойников просачивается в водоемы. В них уже обнаружили ртуть». Говорят, что и олени стали заболевать болезнями, которых раньше не было: тело раздувается, суставы и глаза распухают.

Эвенков золото не интересует. По местным поверьям, золото несет смерть. Но при этом они, конечно, уверяют, что знают, где его найти, и если бы захотели, то были бы уже миллиардерами. Но эвенки живут охотой, рыбалкой и оленеводством, говорят проводники. В селе легко спиться. В городах охотники-собиратели не могут прижиться, они слетают с катушек.

На четвертый день мы поднялись по реке на Становой хребет, поставили лагерь у подножия горы, в леске, где нашли потом медвежьи следы. Мишка выкопал кедровые семена, запасенные бурундуком, и потерся о дерево. Нам рассказали, что в прошлом году на этом самом месте медведь порвал мужа той сумасшедшей бабки с ружьем. Вначале он задрал оленя, а когда появился человек, набросился и на него. Медведя так и не поймали, тут где-то бродит…

На следующий день горы были в тумане, но мы все равно решили прогуляться по ветреному склону. Захар нас поторапливал, говорил, что «в тундре и тайге надо быть быстрым». Сам он почти бежал. Скорость – в характере эвенков. Они всегда должны быть легки на подъем. Говорят, что их походка легче, а телосложение мельче, чем у якутов.

К сожалению, погода не располагала к долгим прогулкам, несколько дней шел дождь. Проводники шутили, что бабка с ружьем потрясла медвежью шкуру – старый эвенкийский способ вызвать дождь. Но однажды утром дождевая дробь стихла. Я выглянул из палатки – пришла зима. Дождь, морось и снег безжалостно стегали нашу палатку, на помощь приходила большая печка проводников, на которой мы сушили одежду.

Вода в реке заметно поднялась, и мы чуть не оказались отрезаны от мира. Сутки мы ждали, что она сойдет и мы сможем перейти реку. На обратном пути мы уже скакали по рыхлому снегу сантиметров в 30. К счастью, вовремя подоспел грузовик через все эти паводки и забрал нас. Мы попрощались с оленями – теперь они пойдут домой в стадо.

Последнюю ночь перед расставанием мы провели в УстьНюкже, в ночном клубе, который Захар сам соорудил. Мигали дискотечные лампы, белая кошка смотрела из-за двери, как местные и туристы отрывались под киргизские хиты. С потолка свисала боксерская груша, которую Захар завесил лосиной шкурой. Во время поездки у проводников не принято употреблять алкоголь, но теперь-то уж они могли расслабиться.

А еще мы научились произносить тост на эвенкийском: «Ке унгал!»

От вечной мерзлоты бюрократия только крепчает.

Республика Саха (Якутия), Тёхтюр, Мохсоголлох, Якутск

Что ж, за это тоже спасибо Вилле Хаапасало, обычному финскому парню, который в России стал известным актером и мировой звездой. У меня паспорт той же страны, что у него, и за 20 лет я с ним пересекся лишь пару раз. Благодаря его славе и тому, что мы с ним одного гражданства, мне, собственно, и удалось зарегистрировать машину в ГИБДД города Покровск Хангаласского улуса. Их компьютеры зависли, так что дежурный коп мог обслуживать только одного клиента в час.

Я легко отделался: сотруднику понравилось, что я тоже финн, и он остался сверхурочно еще на час и радостно поделился с коллегами новостью о появлении в конторе настоящего финна. После работы он провел мне урок, как пользоваться советским внедорожником – «уазиком».

Атмосфера в ГИБДД была такая душевная, что я чуть сам не остался там работать. Но встретить этих ребят на дороге я бы не хотел. Они хвастались, что только что ездили в нашу деревню Тёхтюр отлавливать трактористов без прав.

Репутация Сибири как места ссылки легко может ввести в заблуждение, что в восточные части России по своей доброй воле никто не хочет ехать. На самом деле в Сибирь так просто не попасть. Наша поездка потребовала от меня тщательной бюрократической подготовки. Еще до отъезда мы где-то месяц ждали разрешения, на основании которого я мог отправиться журналистом в Сибирь, жить там, взять с собой семью.

На месте пришлось заниматься регистрацией, продлением визы, покупкой и техосмотром машины и всем с этим связанным. В течение десяти дней проживания в Тёхтюре нам надо было зарегистрироваться в арендованном доме. Это нельзя было сделать ни в Якутске, ни в административном центре Покровске. Для этого надо было ехать за 54 километра, в закопченный поселок Мохсоголлох, где тюрьма и цементный завод.

Там, наверху многоэтажного дома, нас приветствовал огромный плакат с Лениным и цитатой: «Партия – это ум, честь и совесть нашей эпохи». Из громкоговорителей пропищала какая-то мелодия, и спокойный мужской голос сообщил, что идет «проверка связи в сельской местности Якутии». Именно тут, на втором этаже полузаброшенного на вид учреждения сталинских времен, располагалась миграционная служба нашего улуса. То ли для иностранных заключенных, то ли для того, чтобы владельцу цементного завода армянину было сподручнее регистрировать приезжающих на работу земляков.