Бенгт Даниельссон - Бумеранг

— Неужели нельзя сказать о Канберре ничего доброго? — удивился я.

— Доброго?.. Гм… Что ж, здесь не надо искать место для стоянки автомашины — не каждая столица может похвастать этим. Но вряд ли это уравновешивает недостатки.

Кажется, лишь сотрудники нового университета были вполне довольны Канберрой. Ученые жили в очень красивом колледже с одно- и двухкомнатными квартирами, общей столовой, библиотекой, баром, клубными помещениями. Они были в восторге от спокойной рабочей обстановки и тишины; мало того что университет расположен очень уединенно, в нем нет студентов!.. Профессора и доценты занимаются только научными исследованиями, и, хотя среди них нет еще Эйнштейнов, университет играет в научной жизни Австралии такую же роль, как, скажем, Принстон в США.

В университете работало трое квалифицированных этнологов. Я удивился, когда выяснилось, что они совершенно не занимаются аборигенами, а специализировались на культурах Африки, Индонезии, Меланезии [6] Сказанное автором не означает, что австралийские этнографы вообще не изучают историю, культуру и современное положение аборигенов. Австраловедение в Австралии имеет достаточно прочные традиции. Среди крупнейших австралийских этнографов-австраловедов ветеран австралийской этнографии, изучающий жизнь аборигенов с 1927 г., профессор А. П. Элькин, видные этнографы Чарлз Маунтфорд, супруги Роналд и Кэтрин Берндт, Фредерик Мак-Карти, вынужденный несколько лет назад эмигрировать из Австралии этнограф-коммунист Фредерик Роз и многие другие. Помимо университетских кафедр и музеев определенная этнографическая работа ведется также целым рядом общественных организаций, прежде всего антропологическими обществами Нового Южного Уэльса, Южной Австралии, Виктории и Квинсленда. Доброй известностью среди австраловедов всего мира пользуются этнографические журналы «Оушиэйние» («Океания», выходит с 1930 г.) и «Мэнкайнд» («Человечество», выходит с 1931 г.). . Зато среди гостей университета была американская исследовательница-этнолог, которая собиралась провести год у одного из племен Северной Австралии. Она уже так долго ждала разрешения, что почти потеряла всякую надежду.

— Вечная история, — сказала мне американка. — Власти подозрительно относятся ко всем этнологам, особенно иностранцам. Всегда стараются помешать научным экспедициям, ссылаются на отсутствие транспорта и жилья в удаленных областях страны.

Неутешительная новость. И я не без трепета отправился на прием к одному из руководящих работников министерства по делам туземцев. Однако он встретил меня очень любезно (спасибо послу Кастенгрену, который подготовил почву) и сказал, что я, как и было мне обещано, смогу посетить Северную Территорию. Он тотчас напишет местным властям и попросит, чтобы мне показали подходящие резервации.

— Спасибо, — сказал я с облегчением. — Но мне хотелось бы побывать не только в северных резервациях. Вы можете мне помочь?

— Я бы рад, — ответил начальник отдела улыбаясь. — Да, к сожалению, надзор за аборигенами в различных штатах не входит в компетенцию федерального правительства. Северная Территория непосредственно подчинена ему, потому что еще не созрела для автономии. А в каждом из шести штатов свое законодательство, свои министры по делам аборигенов. Туда вам и придется обращаться за разрешениями.

Заручившись рекомендательным письмом, но не совсем уверенный, как понимать слова «подходящие резервации», я поспешил в отель, где Мария-Тереза и Ма-руиа уже приступили к сборам. На следующее утро мы в последний раз распутали клубок столичных аллей и быстро покатили вниз по трехсоткилометровому склону, который соединяет Канберру со столицей Нового Южного Уэльса, крупным морским портом — Сиднеем.

С той минуты, когда мы ступили на берег Австралии, мы не видели еще ни одного аборигена.

осле Канберры с ее мертвой тишиной мы искренне обрадовались шуму и толчее Сиднея, который на несколько недель стал нашей базой. Первый день в большом городе показался нам настоящим праздником, мы выбирали самые оживленные улицы, где двухэтажные автобусы и трамваи то и дело блокировали движение, а остановившийся автомобиль тотчас тонул в потоке пешеходов. Но вскоре былое отвращение к городской суете возродилось, мы стали раздражительными и даже начали склоняться к тому, что надо все города проектировать так же обдуманно, как Канберру.

Мне не терпелось поскорее встретиться с коренными жителями страны, и сразу по прибытии в Сидней я поспешил в Управление по делам аборигенов. Скромное помещение, занимаемое управлением в подвальном этаже одного из самых старых административных зданий, подтвердило мои подозрения, что в Новом Южном Уэльсе не очень-то озабочены делами аборигенов. Это учреждение, как ни странно, подчиняется департаменту иммиграции и кооперации, очевидно, потому, что надо же было отвести ему какое-то место в административном аппарате. Правда, в одном отношении оно оказалось неожиданно прогрессивным: мне гордо сообщили, что во всей Австралии только это управление располагает советником, который по профессии этнограф. Немногочисленные служащие приняли меня радушно и не замедлили объявить, что для этнолога в Новом Южном Уэльсе нет ничего интересного.

— Здесь не осталось ни одного чистокровного аборигена, — добавил один из них. — Вы бы лучше поехали на север.

Услыхав, что меня интересуют все коренные жители, даже те, которых считают цивилизованными, он не поверил своим ушам. Начальник управления тоже очень удивился. Все-таки я сумел убедить его, что мне необходимо побывать хотя бы в некоторых из сорока девяти резерваций Нового Южного Уэльса, и он поручил одному из служащих составить список «заслуживающих интереса» объектов.

— Кто-нибудь из ученых исследовал современные условия жизни аборигенов? — спросил я.

— Вон там в углу целая полка этнографических книг, — ответил начальник. — Но они описывают жизнь туземцев до того, как те расстались со старой культурой. У нас неплохое представление о том, как они жили лет сто — сто пятьдесят назад. Что же касается наших дней, тут я вам не могу быть полезен — таких трудов просто нет.

Принесли перечень рекомендуемых мне резерваций. При первом же взгляде на него я обнаружил, что в нем отсутствует ближайшая к Сиднею резервация Лаперуза (названа в честь французского путешественника).

— Я пропустил ее потому, что она малоинтересна, — объявил служащий.

Объяснение мне показалось настолько странным, что я решил начать с этой резервации.

Резервация Лаперуза расположена на северном берегу залива Ботани, к югу от Сиднея. Найти ее оказалось нелегко. Наконец я обратился за помощью к обитателям одного из коттеджей красивого дачного поселка. Пожилая дама ответила, что сама там ни разу не бывала, но слышала, будто туземцы живут где-то по соседству, примерно в одной миле. Удивленный столь малым интересом к жизни соседей, я поспешил дальше. Действительно, вскоре опрятные белые домики кончились, и я увидел травянистый холм с деревьями, под которыми стояло несколько сарайчиков. К ним вела извилистая тропка. Я пошел вверх, вдруг из какой-то ямы донеслись звонкие мальчишеские голоса. Свернул туда: любопытно, какими играми увлекаются дети аборигенов. Сначала я ничего не понял. Сидя на корточках, темнокожие ребятишки в грязных лохмотьях смотрели на землю и о чем-то горячо спорили. Наконец договорились. Один из них встал и сделал рукой очень знакомое движение. Ну конечно! Они играли в «денежку», популярную и распространенную в Австралии игру.