Альберто Васкес-Фигероа - Путешествие на край света: Галапагосы

Действие своего знаменитого романа «Затерянный мир» Конан Дойль разворачивает не где-нибудь, а именно на вершинах этих утесов Тепуи. И на самом деле, не так уж и невероятно, что какое-нибудь небольшое животное, неизвестное до сих пор, продолжает обитать там, в изоляции от прочего мира, с того самого времени, когда в Третичном периоде эти Тепуи резко поднялись над равниной.

В 1936 году американский пилот Джимми Ангел открыл этот водопад, который теперь носит его имя. Спустя несколько лет, он попытался приземлится на своем самолете на вершине Ауянтепуи, и, в общем-то, это ему удалось, вот только колеса самолета увязли в грязи и он перевернулся, пришлось ему оставить самолет там же. Он сумел спуститься с того утеса, но спустя некоторое время умер и был похоронен рядом со своим любимым водопадом. Чуть позже пара искателей приключений из Северной Америки, уверенные, что Джимми оставил наверху целое состояние в виде найденных им алмазов — легенда, которая до сих пор живет в тех местах — также попытались приземлиться там же, на вершине, но с тем же результатом — они разбились. Останки обоих самолетов так и остались лежать на вершине Тепуи, и их можно рассмотреть, пролетая над этим местом.

Облетев Ауянтепуи несколько раз на предельно малой высоте, Вальверде наконец-то показал настоящее мастерство в пилотировании, направив наш самолет в устье каньона, между двух его стен, что начинается с южной стороны, и этот полет был самым впечатляющим, самым невероятным, какой мне пришлось испытать в своей жизни. Расстояние между теми стенами, словно обрезанными гигантским ножом, составляет менее ста метров, а глубина достигает тысячи метров. Казалось, что деревья, растущие на склонах, летят прямо на нас. Вальверде уменьшил обороты, и двигатель поперхнулся раза четыре или пять, словно собирался остановиться совсем. Собственно говоря, у любого человека есть право признаться в том, что он когда-то испытывал страх, вот и сейчас я должен сознаться, что в тот момент почувствовал, словно бы железная рука сжала мне горло, сердце и одновременно схватила за живот.

Наш самолетик больше походил на лист бумаги, который крутился и скользил вниз, преследуемый мощными воздушными потоками, что циркулируют в том ущелье и, честно сказать, я не думал, что у нас есть хоть какая-нибудь надежда выбраться оттуда.

Однако, почти у самой земли, Вальверде прибавил обороты, выровнял нос самолета и, повернув налево, обогнув угол уступа, мы вылетели прямо к водопаду «Прыжок Ангела», который возник перед нами так близко, такой величественный, низвергающийся прямо с неба, и капли воды покрыли все стекло кабины. До сих пор точно не помню, как нам удалось набрать высоту и выбраться оттуда. Единственно, что помню — это чувство страха и одновременно… восторга, которые переполняли меня во время всех этих виражей, что больше напоминали «русские горки».

Когда мы уже оставили позади каньон и летели дальше, Вальверде улыбался, хотя и было заметно, как он слегка побледнел. Позже, все же, сознался, что тоже ощутил это странное чувство из смеси страха перед каньоном Ауянтепуи и одновременно притяжения к нему, и что он уже пролетал через каньон четыре раза, и был уверен, что когда-нибудь все-таки разобьется о его дно. Потом показал мне на небольшую площадку на расстоянии в пару километров, где виднелся скелет разбившегося там самолета.

— Этих каньон тоже приманил, — прокомментировал он, — и вот они — все погибли.

Крайне симптоматично, что в этих отдаленных, труднодоступных местах, где самолет оказывается порой единственным средством транспорта, почти у каждой взлетно-посадочной полосы, в начале или в конце, лежат куски разбившихся летательных аппаратов, и их не убирают то ли из-за лени, то ли оставляют в качестве предупреждения пилотам, что в какой-нибудь из дней и с ними может случиться подобное.

Когда Ауянтепуи остался у нас за плечами, Вальверде указал на какую-то точку на горизонте в юго-западном направлении.

— Вот там находится испанская миссия францисканцев, — сказал он. — Не хотели бы нанести им визит?

Идея пришлась мне по душе, и минут через двадцать мы приземлились на плато. Воздух здесь был прохладен и свеж. Невдалеке от того места, где мы сели, поднималось массивное здание из камня, рядом раскинулась небольшая индейская деревня, насчитывающая около тридцати домов: Кабанайен.

Как только мы вылезли из кабины, к нам подошли два монаха: святой отец Куитилиано де Зурита, возглавлявший эту миссию, и святой отец Мартин де Армельяна. Первый выглядел как старец — белая борода и добродушное, открытое лицо, в Венесуэле он жил уже тридцать два года, и все это время на пустынных землях Великой Саванны, и он признался нам, что в миру его звали Хулио Солорзано Перез, родом из Зуриты, из деревни Сантандер, что располагается невдалеке от Торрелавега.

Про второго не помню откуда он был родом, помню только, что любил читать, собрал целую книгу рассказов и легенд тех индейцев, которые жили при Миссии.

Эти индейцы, называвшие сами себя «пемонес», принадлежат к племенам аринготос, камаракотос и алекуна, хотя при посторонних предпочитают, чтобы их все-таки называли именно «пемонес». Люди они мирные, живут под защитой Миссии, занимаются тем, что выращивают рис, разводят скот и охотятся на ту дичь, какая в небольших количествах водится в тех широтах. Когда же я спросил падре Армельяна как и чем живут здесь миссионеры, он, не задумываясь и не моргнув, ответил:

— Исключительно благодаря чуду, сын мой.

И я не удержался и рассмеялся такому быстрому и простому ответу, потому что действительность превосходит все скромные ответы. Собственное стадо Миссии насчитывает пятьсот голов, а площадь рисовых полей так и просто впечатляет. Самая главная проблема миссионеров заключается в том, что не существует надежного пути по земле, связывающего Миссию с остальным миром. И все, что требуется для жизни, начиная от продуктов питания — сахар, масло, мука или кофе и кончая цементом, при помощи которого и было возведено здание Мисси и дома индейцев, завозится сюда по воздуху, на самолетах.

Ближайшее обитаемое место — это печально известная венесуэльская тюрьма «Эль Дорадо», о которой не так давно много говорили из-за новеллы Генри Чарьере «Папильон», где он описывает это «исправительное» заведение.

«Эль Дорадо» располагается в получасе лета на север. А с южной стороны простираются недоступные и неизученные горы Сьерра-Паракаима и полные тайн вершины Рораима. Никогда нога белого человека не ступала ни на те вершины, ни на тот горный массив, и ходят слухи, что это последнее прибежище племени женщин-воительниц, «амазонок», в честь которых и назвали ту великую реку, которую открыл Орельяна.