Георг Даль - В краю мангров

Дикий бык встретил его на полпути. Лбы ударились так, что оба осели. Дымчатый был намного тяжелее, светло-коричневый — расторопнее. Зебу привык сражаться бесхитростно: кто кого столкнет, кто сильнее надавит. Но у чимаррона были свои приемы.

Внезапно он отскочил в сторону, мотнул шеей и головой, и… острый рог вонзился в грудь противника, возле самой ключицы.

Зебу вскинул голову и фыркнул от удивления и боли. Потом тяжело повернулся, опустил низко морду и сделал выпад своими короткими, загнутыми назад рогами.

Но чимаррон уже на шаг отступил, и, когда голова зебу взмыла вверх, не задев по цели, он бросился вперед. Снова острие рога пропороло дымчатую шкуру. Из раны хлынула кровь — алая, пенистая.

Домашний бык, мотая рогами, шел вперед, искал лоб противника, чтобы сломить, побороть врага. Он вошел в раж: теперь все, теперь драться, пока кто-то из них не падет. Жаркое дыхание вырывалось из глотки дымчатого, и в горячке он даже не почувствовал нового удара в лопатку.

А коровы паслись как ни в чем не бывало. Когда прозвучал вызов, они лишь на миг оторвались от травы, но вообще-то схватка быков их мало волновала. Один из двух победит и будет вожаком. Он сильнее, значит, так и должно быть.

Только молодняк не сводил с бойцов больших удивленных глаз. Один из выпадов зебу чуть не положил конец схватке. На голове чимаррона сбоку зияла рваная рана. Но и у самого вожака в пяти-шести местах струилась кровь. До сих пор ему не удалось схватиться с противником по-настоящему: лоб в лоб. Всякий раз дикий бык успевал отклониться в сторону, всякий раз вожака встречал острый рог, а не голова, которую можно было бы пригнуть, вдавить в землю и затоптать ногами.

Из дымчатого зебу стал пятнистым, кровь перемешалась с илом и глиной. Но ярость и ожесточение не ослабевали. Опустив голову, выгнув спину, он пошел вперед, словно танк. Сейчас столкнутся… Рывок!

И опять в последний миг дикий бык уклонился от удара и сбоку вонзил рог прямо в незащищенную шею зебу.

Оба словно окаменели, превратились в изваяния. Сердце, могучие мышцы — все напряжено до предела. Бойцы напирали, давили, гнули… Казалось, еще немного — и тяжелый зебу сомнет, опрокинет врага. И тут что-то парализовало вожака, отняло у него всю силу.

Задние ноги еще упирались в землю, но большая светлая голова задралась кверху, пасть открылась, и раздалось мычание, которое перешло в хрип. Лоб чимаррона медленно опускался вдоль шеи зебу. Вот уперся в грудь и давит, давит… Чавкнула глина, выпуская передние копыта зебу. Они бессильно повисли в воздухе, а из пропоротой глотки толчками била кровь.

Еще одно неимоверное усилие — и чимаррон опрокинул противника навзничь в жидкую грязь. Потом отошел на несколько шагов назад, не спуская глаз с врага, и снова опустил окровавленные рога. Выжидал.

С минуту зебу лежал неподвижно. Наконец поднял морду к небу, и из вздымающейся грудной клетки вырвался странный, сдавленный звук. Наверно, так разрывается сердце.

Голова быка медленно упала на бок, в болотную воду.

Высоко в небе королевский гриф подобрал свои могучие крылья и пошел сужающимися кругами вниз к краю болота.

Красноголовый гриф-индейка издали заметил маневр королевского грифа и взял курс на макушку дерева, стоящего в полусотне метров от места схватки. Когда насытится королевский, наступит час красноголовых, а за ними черных грифов. Вон они, красноголовые и черноголовые, уже слетаются со всех сторон. А на болоте ждут своей очереди каракары. Они парии, последние в табели рангов истребителей падали. Их пир начнется лишь после того, как грифы возьмут свое.

Лежа на толстом суку покосившегося дерева клаво, ягуар холодными кошачьими глазами следил за умирающим быком. Вот уйдет чимаррон, тогда он разгонит шайку грифов и устроит пир.

Наконец голова зебу совсем скрылась под водой, и дикий бык повернулся спиной к поверженному врагу. Громко сопя, он подошел к пасущимся коровам и обнюхал каждую. Ни одна из них не могла принять его сейчас, ио было ясно, что они безропотно и равнодушно признают нового вожака, как признают день, солнечный свет, пастбище.

Молодой бык вытянул голову, с интересом глядя на чимаррона, но, когда тот пошел на него, отступил. Он не хотел биться, он боялся этого коричневого, который одолел их вожака. И молодой бык ушел на самый край луга.

Утвердив свою власть, чимаррон направился к бочагу у опушки и по самую холку вошел в теплую мутную воду, чтобы смыть с себя острый запах крови.

Потом, уже чистый, вернулся на луг и принялся щипать траву. Иногда поднимал голову, прислушиваясь, принюхиваясь. Ведь он теперь вожак — сторож и защитник.

Солнце начало припекать. Два аиста опустились на дерево на островке посреди болота, где хорошо прижились сейбы. С рисовых плантаций у деревни вернулись стаи древесных уток.

Грифам-индейкам было тесно на туше быка, которая бурым утесом торчала над илистой лужей. Королевские грифы, самые крупные, самые сильные, уже насытились и дремали на деревьях. После индюшачьих явятся черные грифы, потом каракары, коршуны.

Дикий бык недовольно взглянул на спорящих грифов. Лучше уйти отсюда, увести стадо в свое дикое царство, туда, на большое болото. Что-то говорило ему: здесь не надо оставаться. Он чуял опасность, приближение беды.

А жирные, гладкие, ленивые коровы ничуть не беспокоились. Пощипывая траву, они отошли шагов на двести, чтобы не чувствовать запаха крови павшего быка. Их никуда не влекло: ведь здесь есть и вода, и вдоволь густой, сочной травы.

Но чимаррон был настойчив. Сперва он попытался заманить коров, чтобы они шли за ним; когда же это не помогло, потерял терпение и стал подгонять их. И коровы подчинились: ведь он вожак. Но шли не торопясь, без всякой охоты, то и дело останавливаясь пощипать травы.

Он опять подгонял их, и они вяло, безразлично делали ровно столько шагов, сколько требовал вожак.

К одиннадцати часам стало совсем жарко и все замерло. К этому времени стадо успело пройти в глубь болота километра полтора.

Трое ехали верхом по узкой тропе через мангровые заросли, и, спугнутые стуком копыт, полчища крабов боком-боком улепетывали в свои норки.

Трое в изношенных рубашках и защитного цвета брюках, шея обвязана большим пестрым платком, на черных волосах широкополая шляпа из пальмового луба. Поджарые, привычные к седлу, истинные вакеро. Кони маленькие, сильные, быстрые; седла потертые, с высокими луками, на которых висели сыромятные ремни. У бригадира Франсиско Велеса сзади к седлу были привязаны клейма.

— В общем-то работа вакеро ничего, если бы не надо было загонять и клеймить скот, — сказал Хосе Мартинес и плюнул, метя в краба. — От зари до зари болтаешься в седле, даже и не поешь как надо. Да еще дерись из-за телят со злыми коровами.