Теодор де Визева - Необычные люди и авантюристы разных стран

Не знаю, в каком разделе френологии или антропологии уши рассматриваются как местонахождение благожелательности и способности получать удовольствие, но, вне всякого сомнения, отсутствие этих органов должно было обречь нашего шотландского путешественника на невероятное обилие желчи. Страдалец относится с подозрением не только к иностранцам, его сварливый пессимизм распространяется даже на друзей и благодетелей; исключение составляют облеченные властью особы, начиная с короля Якова и короля Карла и кончая мелким шотландским лэрдом 29 29 Помещик, владелец наследного имения ( шотл. ) , который оказывается погребен под тяжестью его лести. Но когда, к примеру, добрейший критский епископ пригласил его к себе и преподнес разные дорогие сельские яства, Вильям Литгоу вместо благодарности отмечает, что у греков из высшего класса есть обыкновение «никогда не отпускать иностранца без подарков и сопровождающих». В Сирии караван, к которому он пристроился, вел предводитель-армянин, человек настолько умный, решительный и самоотверженный, что нашему путешественнику поначалу было трудно выходить из себя, но вскоре он спохватывается и заявляет, будто проводник, получив от него условленную сумму, покровительствует ему не иначе, как из «алчности». Всех, вплоть до нас, его читателей, он считает своей обязанностью обругать, и делает это, начиная с предисловия, где высказывает сомнение в верности нашего суждения о нем. «Если случайно, – обращается он к читателю, – ты виллан, скряга, Мом 30 30 … ты виллан, …, Мом… – виллан, в Западной Европе в средние века феодально-зависимый крестьянин; Мом, в греческой мифологии божество злословия. , слуга, критик, шут, глупый осел или ползающий червяк с жадными губами, я призываю к тебе в награду за то палача, пеньковая веревка которого быстро положит конец твоему зубоскальству и освободит мои тяжкие скитания, как и мучительную работу над этой моей книгой от смертельного жала твоей клеветы. После чего иди, вешайся, ибо я не намерен обращать внимания ни на твою любовь, ни на твою злобу!»

Таков человек, чей труд одно крупное шотландское издательство, – то же, что ранее переиздало очаровательную «Незрелые плоды» Кориэта, – вновь вернуло читателям. Эта книга под названием «Редкие приключения и тяжкие странствия» была впервые издана в Лондоне в 1632 году Николасом Оуксом, множество раз переиздавалась в XVII веке, а затем в следующие два столетия погрузилась в забвение. Книга портного из Ланарка предстала перед нами в своем первоначальном виде: с делением на десять глав, предваренных каждая стихотворным предисловием, с несколькими «панегерическими поэмами», которые Литгоу, по примеру Кориэта, заставил написать лучшие умы Лондона и Эдинбурга с целью обратить внимание публики на свой рассказ о путешествиях, и со множеством портретов, на коих автор предстает то горделиво возвышающимся на развалинах Трои, то прогуливающимся «в турецком костюме» с огромной саблей в руке и в сопровождении раба, то стоящим с победоносным видом среди змей и шакалов в недоступном центре Ливийской пустыни. Еще один портрет позволяет лицезреть его в Фесе в компании некоей важной особы в огромном парике, эта особа изображает местного султана; на другом портрете он предстает уже в Молдавии, привязанным к дереву шестью «убийцами», разряжающими в него огромные мушкеты, и именно на этом портрете у него такой внушительный и просветленный вид, словно он уже видит прибытие «молдавского барона», который освободит его, пригласит в свой замок и «полностью компенсирует потерянное» страдальцем. Но ни эти соображения, ни сама книга все-таки не позволяют понять цели посещения нашим путешественником разных стран. Из двух гипотетических причин, предложенных им на выбор читателям, – причина «недовольства» и причина «любопытства», – последняя менее вероятна: Литгоу слишком высокого мнения о себе, чтобы быть любопытным; но если и впрямь «недовольство» в большой степени толкало его к путешествиям, то непонятно, как это чувство могло помочь ему перенести все страдания и опасности, которые, если верить путешественнику, и были единственным итогом его экспедиций.

Эта тайна усугубляется еще одной, не менее волнующей. Буквально на каждой странице повествования Литгоу сообщает, что при тех или иных обстоятельствах он был избит, – бедняга словно приговорен к палочным ударам, – и раздет до нитки, после чего мы вновь видим его идущего своей дорогой также горделиво, как и прежде, раздающего «золотые цехины» с щедростью богатого дворянина и жалующегося на непомерную мзду, которую требуют от него проводники и хозяева гостиниц, наивно принимавших бывшего портного при виде его величественных манер за принца, путешествующего incognito . Все эти цехины, которыми он постоянно исчисляет свои расходы, – откуда они у него? И каким образом, пройдя через такое множество полных или частичных ограблений, удается ему сохранить источник своих денежных поступлений? Однажды, рассказывая о приключении в Малаге, он признается, что имеет привычку прятать деньги в белье, зашивая их между двумя простынями, но чаще он не объясняет происхождения своих доходов, или же просто потешается, интригуя нас фразами типа: «Там я заплатил плату, более подходящую принцу, нежели страннику; и самое интересное во всей этой истории, на мой взгляд, – узнать, каким образом я восполняю огромные суммы, которые трачу каждый день». В другом, весьма характерном, пассаже, он сообщает, что некий губернатор, желая наградить его за выдачу бандитской шайки, предложил ему при прощании деньги, – и добавляет: «О каковых деньгах, – взял ли я их или нет, – предоставляю судить вашей скромности». Конечно же, деньги он взял, мы знаем также, что ему доставалось имущество многих попутчиков, умерших дорогой, и что, когда было возможно, он заставлял магистраты или состоятельных людей возмещать свои, понесенные от воров, убытки. Однажды в Сицилии 31 31 Однажды в Сицилии… – королевство обеих Сицилий, существовало с перерывами с 1504 по 1860 год, включало Сицилию и южную часть Апеннинского полуострова. путешественник натолкнулся на трупы двух молодых дворян. Эти дворяне, сражаясь на дуэли, убили друг друга первыми же ударами шпаг. «После чего, по правде говоря, я поспешил обыскать их карманы, и нашел там два шелковых кошелька, полных испанских пистолей. Сердце мое радостно забилось. Сняв пять перстней с их четырех рук, я закопал добытое в ста шагах от этого места, намереваясь забрать все несколькими часами позже. Законно это или нет – я не задумывался.» Сей ужасный моралист не кажется слишком щепетильным в отношении средств добывания цехинов и пистолей, позволяющих ему платить «плату, более подходящую принцу, нежели страннику». Но вместе с тем мы подозреваем, что, подобно тому, как под высокими чалмами скрывается отсутствие ушей, так и под бахвальством прячется что-то, и я бы не удивился, если бы узнал, что путешествующий принц оказался бы просто странником, или скорее, бродячим портным, безмерно счастливым от возможности быть допущенным чинить штаны всем этим баронам, лордам, эмирам и пашам, коих ему хотелось бы представить как своих друзей.