Александр Берзан - Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Свой среди медведей

То тут, то там, из зелёного ковра мокрой дернины вертикально вверх торчат тугие, острые рулончики листьев лизихитона. Медвежий подросток сразу начинает кормиться… На нескольких метрах его набродов, я насчитываю восемь покопок. Лунки доверху заполнены мутной жижей. Рядом с каждой валяется скушенный рулончик листьев лизихитона.

Я решаю лишний раз подстраховаться. Я снимаю с плеча ружьё и отдаю его брату: “Игорь, подержи ружьё?! Я проверю, как он ест корневище. Лишняя проверка не помешает”. Я закатываю рукав и погружаю руку в ледяную жижу. Отыскав кончиками пальцев, на дне лунки, уходящее в почву корневище растения, я подрезаю верхнюю его часть кончиком лезвия своего тесака…

И вот, в грязных руках, я держу то, что осталось. Оказывается, обкопав росток лизихитона, медведь скусил его на уровне корневой шейки, оставив толстое корневище этого болотного растения в почве, совершенно не тронутым.

Я поднимаю лежащий рядом с лункой, тёмно-зелёный листовой рулончик и пытаюсь составить вместе обе части растения. Между ними не хватает фрагмента, сантиметра четыре длиной.

– Это, как раз то, что наш медведь съел! – прикидываю я, – Понятно!

Пока ещё не совсем окоченели мои мокрые руки, я торопливо погружаю их в жижу соседней лунки…

Здесь медведь вообще не добрался до корневища! Листовой рулончик скушен высоко над корневой шейкой.

– Хм! Подтверждается то, что мы и так знаем – он ест плотное основание ростка между листовым рулончиком и корневищем!

– Ага, – кивает Игорь, – Рыхлые ткани листовых пластинок не трогает.

Двух лунок вполне хватает для моих рук. Они, буквально скрючиваются, в ледяной жиже. Я торопливо отмываю их и свой тесак, от грязи, в чистой воде. Нож – скорее вгоняю в ножны, на непослушные пальцы – кое-как натягиваю перчатки.

– Так! Теперь давай пройдём по следу дальше.

От овражка болотинки, медведь прямиком направляется на склон Саратовского борта. Мы шагаем по его следам…

Здесь уже пошли первые, небольшие проталинки! На первой же из них, медведь сразу делает покопку. По опыту прошлого года я знаю, что такая вот, маленькая, узкая лунка, на прогреваемом солнцем склоне с плодородной почвой – это симплокарпус. Чтобы убедиться в своей правоте, я подношу к носу оставшуюся от растения, малюсенькую, прозрачную плёночку, наподобие луковичной чешуйки…

– Фу! – морщу я нос от едкого запаха и бросаю прочь плёночку, – Какие сомнения?! Конечно, симплокарпус!

Я поднимаюсь с колен. Медвежьих следов, без снега – не видно. Но, продвижение медведя дальше, по проталинке, я уверенно прослеживаю по цепочке покопочек симплокарпуса.

– Одна симплокарпус! Вторая симплокарпус, третья симплокарпус… – шагаю я, от одной лунки к другой, – Четвёртая – тоже симплокарпус… На этой проталинке – шесть покопок симплокарпуса!

Медвежий след ведёт нас на более крупную проталину, узкой полосой протянувшуюся вертикально по склону. Я петляю по этой проталине, следом за медведем…

– Здесь нашёл восемь покопок! – говорю я.

– Прибавь ещё пять, – приглушенно говорит мне, подошедший сверху, Игорь.

Он осматривал верхнюю часть проталины, не охваченную мной…

Теперь, след подростка ведёт нас поперёк склона Борта, горизонтально в середине его высоты. Это – довольно высоко, отсюда хорошо просматривается вся долина Саратовской, с её пойменными ивняками и ольховниками, обширными массивами хвойников по междуречьям…

Мы бредём по склону, рядом с медвежьим следом. Здесь лежит сплошной снег…

Выбираемся на очередной, вертикальный гребешок. И натыкаемся на лёжку нашего подопечного! Медвежий след с лёжки уходит дальше.

– Свежий! – бросив взгляд на отпечатки когтистых лап, загорается Игорь, – От нас пошёл.

Мы торопливо проходим десяток шагов дальше – и нам открывается следующая, вертикальная складка склона. Хорошо видимая на снежной целине, цепочка медвежьих следов, уходит прежним курсом дальше, режет склон поперёк.

– Вон, он! Вон, он! – в горячке, тычет рукой вперёд, Игорь.

Проследив цепочку следов до конца, я тоже вижу чёрного медведя! Он торопливо шагает по режущему глаза своей белизной, снегу. Время от времени, бросая короткий взгляд через плечо назад, подросток уходит прочь. Он уже приближается к следующему, вертикальному гребешку Борта. Мы стоим и улыбаемся ему вслед…

– А, медведик – молодец! – прикидываю я, – Метров на сто пятьдесят нас не подпустил!

– Ага! – улыбается Игорь, – И нигде не бежал! Посмотри! На всём протяжении от лёжки – шагом шёл.

– Ну! – соглашаюсь я, – Значит, нас подхватил ещё издалека. Снялся с запасом…

Мы разворачиваемся и делаем пяток шагов к медвежьей лёжке… Она сделана на вертикальном гребешке. Снег, здесь, уже сошёл. Солнце жарко пригревает уже подсохшую почву и слой прошлогодней листвы.

– Самый солнцепёк! – оценивает Игорь.

– Но, подстилку, он – всё-равно, сделал! – замечаю я.

Видимо, с земли тянет холодом, одних лучей солнца медведю показалось мало. В облюбованную под лёжку ямочку на бугре, он сгреб охапку прошлогодней соломы вейника, растущего поблизости. И устроился на этом матрасике.

– Хм! – хмыкает Игорь, глядя с лёжки в обратную сторону, на наш след, – Конечно, заметит! С неё, на белом, снежном склоне, мы – как на ладони!

– Значит, молодец! – отзываюсь я, замеряя размеры лёжки своей рулеткой, – Осторожный! И лёжку хорошую сделал – с подстилкой! Молодец, одним словом…

Теперь – наше внимание переключается на помёты. Рядом с лёжкой лежит медвежий помёт. Только, это – не кучка, это – колбаска. Только, эта колбаска – прямая, крепкая и очень уж толстая, семь – восемь сантиметров в диаметре. Мы с братом недоумённо стоим над ней…

– Как палка! Ничего себе, калибр! – наконец, открывает рот Игорь, – Для такого небольшого.

– Игорь! Это пробка! – догадываюсь я.

– Хм! – с сомнением, хмыкает брат, – Никогда не видел.

– Точно говорю, пробка!.. Хотя, я тоже её никогда не видел.

Я рад нашей находке – несказанно!

Дело в том, что осенью, несколько недель перед залеганием в берлогу, медведь практически ничего не ест. Не потому, что сознательно очищает желудок перед зимней спячкой, а потому – что есть нечего. Долгие зимние месяцы он дремлет в берлоге и не испражняется. Остатки переваренной в желудке и в кишечнике пищи, накапливаются на выходе, в прямой кишке. За долгие месяцы зимы, из этой каловой массы в организм медведя всасывается вся влага и к весне, эта масса превращается в плотный, каловый камень. Весной, в течение первых же суток после выхода из берлоги, медведь освобождается от этой пробки…

Пока, ещё – мне не доводилось сталкиваться с подобным. И вот – такая удача!

– Как же её забрать с собой?! – озадачиваюсь я.