Евгений Петропавловский - Венеция. Пандемиозо

Так вот, прибыть-то мы прибыли, но с этого всё и началось. Не зря говорится в итальянской пословице: accade spesso quello che non ci si aspetta – бывает нередко и такое, чего никак не ждёшь.

Я бы назвал дальнейшее незабываемыми приключениями, этаким предапокалиптическим бурлеском. Однако четверо моих спутников не согласны с вышеупомянутой дефиницией. Они предпочли назвать это глубокой задницей. Да и ладно: пусть пишут мемуары и оспаривают. А я остаюсь в своём авторском праве.

Впрочем, уже не сегодня.

Может быть, даже не завтра.

Продолжу свои полунеобязательные пролегомены, когда вернётся драйв. А сегодня устал колошматить пальцами по клаве, да и ночь на дворе. Пойду нацежу себе из бочонка стаканчик агуарденте (это моральный трофей из совсем другого путешествия, о нём как-нибудь в следующий раз, если дойдёт черёд): торопиться мне некуда, я ведь на двухнедельном карантине. Минздрав предписал самоизолироваться по месту жительства всем, кто вернулся из «красной зоны» (на сегодняшний момент области Венето и Ломбардия как раз там и обретаются). Привычное дело, я всю свою сознательную жизнь самоизолируюсь; двумя неделями больше, двумя неделями меньше – фигня вопрос: скоро по всему земному шару расползётся «красная зона» пандемии.

Если на то пошло, пятнадцать литров агуарденте – нормальный запас, это вам не гречку по супермаркетам хабарить. Продержусь.

Обезлюдевшая Венеция, отпечатавшаяся на глазной сетчатке, вполне того стоит.

Начну сначала, дабы не топорщить события поперёк бритвы Оккама.

…Венецией я грезил несколько месяцев. Порой по-бродски пытался вообразить, как «скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая вразнобой тишину». Или по-брюсовски представлял, как «в топи илистой лагуны встали белые дворцы» – и погружался в разновозможные варианты минувшего, где ростки бессчётных персонажей густо проклёвывались сквозь элементы расслаивавшегося в моём сознании топоса – одушевляли, безудержно заполняли, а скоро и напрочь заслоняли его собой… Или просто томился, и тогда мой душевный вектор по-вертински устремлялся к слабо укоренённым в реальности фантазиям:

Со временем мне даже стало понятно пастернаковское наваждение, по следам которого поэт написал вот это, высотно-дальнозоркое, исполненное субъективного символизма:

Но главным всё-таки было погружение в историю. В трудноохватное и необъяснимо манящее прошлое, о котором Виктор Гюго рассказывал устами героя пьесы «Анжело, тиран Падуанский»:

«…Венеция – это государственная инквизиция, это Совет Десяти. О, Совет Десяти! Будем говорить о нём тихо: он, может быть, где-то здесь и слушает нас. Люди, которых никто из нас не знает и которые знают нас всех, люди, которых не видишь ни на одном торжестве и которых видишь в каждом эшафоте, люди, которые держат в своих руках все головы – вашу, мою, голову дожа, – которые не носят ни тоги, ни столы, ни короны, ничего, что позволяло бы их узнать, что позволяло бы сказать: „Это один из них!“ – только таинственный знак под одеждой; и всюду ставленники, всюду сбиры, всюду палачи; люди, которые никогда не показывают народу Венеции другого вида, кроме этих угрюмых, всегда разверстых бронзовых ртов под дверными сводами Святого Марка, роковых ртов, которые толпа считает немыми, но которые, однако же, говорят голосом громким и страшным, потому что они взывают к прохожим: „Доносите!“ На кого донесли, тот схвачен; а кто схвачен, тот погиб. В Венеции всё совершается тайно, скрытно, безошибочно. Осуждён, казнён; никто не видел, никто не скажет; ничего не услышать, ничего не разглядеть; у жертвы кляп во рту, на палаче маска. Что это я вам говорил об эшафоте? Я ошибся. В Венеции не умирают на эшафоте, там исчезают. Вдруг в семье недосчитываются человека. Что с ним случилось? То знают свинцовая тюрьма, колодцы, канал Орфано. Иной раз ночью слышно, как что-то падает в воду. Тогда быстрее проходите мимо. А в остальном – балы, пиры, свечи, музыка, гондолы, театры, пятимесячный карнавал – вот Венеция».

Поездка в этот город представлялась мне чем-то сродни путешествию на машине времени. Правда, без возможности нечаянно раздавить бабочку и вернуться в кардинально перекуроченное чужеродное настоящее.

Странно устроен человек. Отчего-то предвкушение приятного не меньше иных передряг способно доставить ему нервные переживания.

Впрочем, вариант с Венецией оказался не первым. Сначала нам подвернулись билеты в Милан. Анхен позвонила Элен, и они вдвоём насели на Симановича, настойчиво предлагая тому развеяться в вотчине высокой моды, вымерших инсубров и разжиревшего торгового патрициата.

– Не поеду, – ответно заявил Валериан с твёрдостью, достойной Катона Старшего. И предъявил дежурные отговорки:

– Денег мало, и здоровье у меня поганое. Скоро помирать, а я ещё свою последнюю книгу не дописал.

Какие тут могли быть возражения? Человек – вот уже лет десять кряду – практически одной ногой в могиле себя представляет, а мы, пигмеи духа, ёшкин хвост, станем рассказывать ему о наследии династии Сфорца и обо всякоразных медиоланских черепках? Ну нет, мы же не изверги.

Отпал вариант, короче говоря.

Однако через несколько дней «Air Serbia» предложила ещё более лакомый кус: билеты в Венецию с основательной скидкой.

Я сказал:

– Еду.

Анхен безоговорочно присоединилась.

Элен заявила Симановичу, что полетит без него, на какой бы день тот ни назначил свои похороны. А куда ему было деваться? Некуда, факт. И Валериан согласился.

Allora, Серениссима. Светлейшая столица моря, королева Адриатики, эпицентр каналов, гондольеров и карнавалов. Я много где побывал, забуривался в такие евроазиатские клоаки, что будьте-нате; но как-то не осмеливался мечтать о Венеции. А тут – вот же, подвалил случай.

Она не могла обмануть моих ожиданий, поскольку ничего не обещала. И всё же многообразные грёзы расцветали махровым цветом.

Город средневековых набережных, роскошных палаццо и затапливаемых приливами площадей ждал меня, и отрицательных мнений о нём я не воспринимал. Таких, например, какое высказал брату Модесту в одном из своих писем Пётр Ильич Чайковский: «Венеция такой город, что если бы пришлось здесь прожить неделю, то на пятый день я бы удавился от отчаяния. Всё сосредоточено на площади Св. Марка. Засим куда ни пойдёшь, пропадёшь в лабиринте вонючих коридоров, никуда не приводящих; и, пока не сядешь где-нибудь в гондолу и не велишь себя везти, не поймёшь, где находишься…».