Людмила Салагаева - Все жизни в свитке бытия

Лес был как храм: его громадные сосны уходили в небо, и там их кроны соединялись. Открытое полуденное солнце сеялось через сетку ветвей, доходя до земли в виде золотой пыли. Она проходила через меня. Было тепло, радостно и немного ёжило.

Несмотря на отличное настроение, мне не хватало уверенности в себе, я шла сдавать документы в приёмную комиссию, хотелось предстать во всём блеске. Кристинин урок, помада и зеркальце сделали своё дело – с такой красотой хоть на штурм Эвереста! Из блаженного небытия меня выхватил женский голос:

– Абитуриентка… поступать приехала.

Передо мной стояла невысокая коренастая женщина с толстым портфелем. Как она подошла незаметно, ума не приложу. Профессорша, наверно. Она улыбалась, но как-то нехорошо.

– Да. Вот… приехала.

– Помада, которой ты наваксилась, сделала твоё лицо глупым и вульгарным. На, вытри.

Она подала мне чистый платок.

– Красота – материя деликатная… Возможно, тебя здесь научат этому. Надеюсь, ты не обиделась, – спохватилась она, увидев мои глаза полные непролитых слёз, – а впрочем, это неважно!

И пошла дальше, помахивая своим толстобрюхим портфелем, оставив меня в злом столбняке.

Нельзя описать словами, как поразил моё чувствительное существо её грубый удар. Всё рухнуло, и обломки сыпались и сыпались: кололи меня, били, обволакивали пылью. Грохот раздавался внутри и снаружи. Было трудно дышать, и хотелось не быть. Оставив на тропе злосчастную косметичку, ненавистный артефакт мимолётного счастья, я как раненое животное, поползла в заросли.

Найдя укромное место, бросила чемодан, улеглась рядом и дала волю слезам. В их солёной воде проплывали мысли:

– Вот и понадобился обратный билет… Директор как в воду смотрел. Наколдовал… Да как она смела… Я взрослая… Не хочу, не хочу, чтобы меня такие учили! Она просто из зависти … А может, отравилась плохой едой! А вдруг болеет неизлечимым? Уеду… Сейчас же!

Успокаиваясь, я услышала робкий знакомый голос добро бубнящий вне меня:

– А как быть с моей задачей?

– Где взять уроки, что я наметила?

В полной растерянности я пересматривала сложившуюся за несколько лет картину преображения. Университет был тем сундуком сокровищ, к которому меня неудержимо влекло. Разбуженный ум, крутил и крутил вопросы, на которые я искала ответы:

– Кто я на самом деле?

– Откуда пришла и куда уйду?

– Есть ли смысл у жизни?

– Что делать, чтобы приносить пользу?

Сказки глубоко прятали истину, говорили о ней обиняками; писатели, продираясь через дебри отношений и чувствований, лишь намечали путь к ней; стихи – слишком метафоричны и увёртливы; философы малопонятны. Точные науки, мне казалось, подбираются к ответам ближе всего.

Это убеждение и привело на тропу, с которой только что, одним щелчком чуть не столкнула меня учёная дама.

У меня появилась подруга. Её звали Алла. Она всегда что-нибудь читала, наматывая на палец кудрявую прядку волос, или обдумывала прочитанное, ни на что не реагируя. Надо было дотронуться, чтобы пробудить её. Тогда она улыбалась всем лицом. Приветливо. Проникающе. Призывно. Мечтательно. Нежно. Светло. Шаловливо. Меня её улыбка завораживала, как всё необычное и удивительное.

Знакомство произошло случайно. Что ещё мы можем сказать, когда абсолютно не умеем распознавать то, что происходит с нами и вокруг нас! Причины так надёжно упрятаны.

Мы позже всех получили направление на заселение в общежитие. Оставалась незанятой однокомнатная квартира на первом этаже, как раз на двоих. Она училась в группе филологов. Вскоре выяснилось: её как и меня безудержно манит Восток. Проклюнувшийся интерес к мистике звал туда, где люди давно пытались уловить единство всех вещей. Киножурнал перед фильмом "Ночи Кабирии" подсказал адрес: “Голубые купола Бухары”.

Позади первая сессия. Каникулы. Благословлённые мамой подруги, упакованные её же стараниями съестным, осваиваемся в общем вагоне поезда. Вслушиваясь в незнакомое наречие и поглощая домашние пирожки с ливером, разбираем свои выписки из Большой Советской энциклопедии и записок Мейендорфа, вышедшие в таком далеком 1820 году!

Вагон забит под самый туалет. Мужчины, в возрасте за сорок едут, как видно, с сугубо практичными торговыми целями. Всё завалено мешками, сумами, сумками и прочими вместилищами хозяйственного назначения. Везли продукты и мануфактуру, посуду – нужные вещи, но также кур и петухов, которые не хотели сидеть спокойно в неволе грузового ящика, и мы видели, как хозяин вливал им в клюв какую-то жидкость, после которой пернатые утихли.

Разглядывая черноголовое население вагона с высоты верхней полки, мы искали в них черты тех племен и народов, которые оставили след в генетическом коде наших попутчиков-узбеков. Завораживали сами названия: согдийцы, бактрийцы, арулаты, которые некогда существовали на земле, радуясь и печалясь. Вот только на поезде они точно не ездили, зато с нами в такт покачиваются их потомки, несущие в себе многочисленные картины прожитых жизней.

Мы с подругой, нисколько не обременённые существующими историческими познаниями (некогда было подготовиться, сдавали экзамены) безудержно фантазировали, наделяя попутчиков такими историями, какие их собственная просто не могла допустить хотя бы потому, что в наших выдумках события не соответствовали времени… Впрочем, так поступали, как оказалось, не только мы с Аллой, но и маститые учёные. Да простит всех нас Господь! Ведь на самом деле всё существует одновременно, не так ли? Подумаешь, закрученный свиток бытия чуть-чуть перекосился…

Носители двух с половиной тысячелетнего эволюционного пути, ничуть не подозревая ни о своей важности хранителей времени, ни о наших измышлениях, были заняты насущным.

– Девушки, давайте к нам. Закусывать будем, ехать далеко.

Мы взяли свои припасы и спустились вниз. Кажется всё население вагона хлопотало в устройстве стола. Проводница вынесла множество маленьких чайников на круглом подносе. Стопка лепёшек и сахар были в центре пиршества. Их окружали горки высушенных на солнце абрикосов, просвечивающих своё медовое нутро и больше похожих на золотые монеты. Вишнёвый изюм хотелось нанизать на нитку как бусы. Впервые увиденные гранаты с вывернутыми наизнанку ячейками, полные кареглазых блестящих семян, казалось тоже смотрят на нас с любопытством.

А не в таком ли укроме баюкается в человеке его тайное, до поры неизвестное и потому несуществующее?

Мужчины одеты в стёганые халаты, перехваченные платками. Мы решили, что этот наряд прибавляет достоинства. Они степенно, по-домашнему, расселись на лавках и не спешили с едой. Две женщины, в своих узбекских платьях, привлекательные движениями и именами, приятными слуху – Олма-опа и Дилма-опа, споро и ловко пододвинули каждому чайник и пиалу. И дальше хлопотали за столом по-домашнему – незаметно.