Сергей Доровских - Шиндяй. Колдун тамбовских лесов

Но таинственный колдун выглядел самым обычным деревенским мужичком. Я не сомневался, что это именно он. Было в его лице, взгляде что-то колкое, недоброжелательное. Он шагал, закинув ручку плетёной корзины на плечо и опираясь на разлапистую палку. На меня он взглянул походя, с прищуром. Подумал: если не окликну, то он и вовсе пройдет мимо!

Что мне оставалось? Я потушил окурок, поднялся и поздоровался.

Тот замедлил шаг, прислушался – он, казалось, не обращал внимания на меня, а будто хотел что-то узнать, прочесть в тишине леса. Даже подумалось: а, может, он вообще слепой? Но затем он посмотрел на меня строго и внимательно, будто всё видел насквозь!

Так смотрят с презрением на слабовольного. На слабака! На человека, который не хозяин своему слову, эмоциям, поступкам.

Я покраснел, ведь это точно относилось ко мне, к моим чахлым попыткам бороться с зависимостью.

Он подошёл близко, поковырялся палкой, достал кончиком из песка смятый, но ещё тлеющий окурок.

– Нет, не жди, здоровкаться не буду, – сказал он, сев на корточки. Посмотрел на его спину. – Здоровкаться – это что, здоровья желать, верно? – он обернулся. – А как тебе желать того, что ты сам себе не хочешь? Бесу кадишь!

Последней фразы не понял, но опустил глаза. Мне захотелось оправдаться, точнее рассказать, объяснить, как и что. В четырнадцать лет я впервые взял сигарету – друг курил, я и решил тоже попробовать. И так иногда стал с ним за компанию дымить. Редко, от случая к случаю, но потом всё чаще! Пришёл день, и я спросил у него сигарету, чтобы потом закурить одному. А после – уже стал покупать их, разбираться в марках, умничать, другим что-то советовать. Но я не делал выбора становится курильщиком, я не хотел попадать в эту ловушку! Я хотел курить только тогда, когда сам захочу, а не когда меня всего аж трясёт от неконтролируемой табачной жажды… Я не знал тогда вообще, что это ловушка, как-то само собой получилось в неё угодить! Не сразу, не вдруг, но понял, что просто и не вырваться. Можно попробовать рвануть на волю, но от этого узлы только туже становятся!

– Ничего не говори, я-то всё знаю. И о чём думаешь тоже. Это, выходит, ты и есть тот московский? – спросил он, и притом как-то мягче, немного ласковей, если можно так сказать. – А меня Шиндяем прозвали, наверняка слышал, Надька-дура – язык без костей, наверняка с три короба про меня наговорила тебе плохого? Так?

– Ну, что вы – колдун.

– Не вы, а ты. Обращайся на ты. Вы – это так с тьмой говорят. Иду на вы, стало быть, иду на тьму, в старину говорили, если ты не знал.

Он помолчал:

– Всё бросить не можешь никак? Хотя стараешься?

И откуда он мог знать?

– Да. Так хочется, но перестанешь только курить, ломает всего! Ни о чём, кроме сигарет, думать не могу. Сдамся, закурю, вроде как облегчение.

– И стыдно…

– Да, – я опустил глаза.

– Тебя как звать?

– Михаил.

– Так вот, Миша, тебе на самом деле не хочется курить. Никогда не хотелось, вообще. И потому никогда не захочется, – он смотрел на меня с ухмылкой, видя, что я ничего не понимаю. – Но ответь – ты хочешь оставить каждение бесовское?

Я кивнул.

– Кажись, ты и дорогу тут потерял? Эх. Значит так, пойдёшь прямо, – он указал чёрным от сбора грибов пальцем, – шагов через триста будет перекрёсток, там ещё колючки растут на углу. Так вот, выйди на перекрёсток, встань посередине, достань эти свои сигареты, положи на углу и скажи: «Оставляю тебе курево проклятое на перекрёстке! Приходи и бери, коль надо, а мне больше без надобности!» И всё, иди прямо, только не оборачивайся! Как сделаешь, ты больше не куришь.

– И всё? Так просто?

– И всё. Скорее всего, даже и не захочется. Сам удивишься, как легко на душе станет, как пересечёшь перекрёсток, и ему сигареты оставишь.

– Кому – ему?

– Ему, тому самому, кому они нужны, кто тебя курить заставляет снова и снова. Бесу. У бесовской силы своя иерархия, звания, виды, есть и табачные бесы. Они простые, примитивные, похожи на червя ленточного, как его, солитёра. Ему бы только сосать и сосать никотин, а как перестаёт поступать, он аж вгрызается в нутро.

– Но раз так, а вдруг опять начнёт тянуть, ломать? Если я захочу?

– Ты не хотел и не хочешь, сам же сказал! – его голос стал резок. – Когда тебя всего крутит-вертит от жажды табачной, то не твоя жажда, а его. Бесова. Не ты первый, не ты последний. Сигареты нужны ему! И коль придёт к тебе бес, закрутит тебе уши, хочешь про себя, а хочешь вслух ответь ему: «Уходи, я оставил твои сигареты на перекрёстке. Они ждут тебя там! Иди себе от меня!» И так эту мысль повторяй и повторяй спокойно и твёрдо, и увидишь, что он побесится вокруг тебя – на то он и бес, и непременно отступит, уйдёт искать свой табак туда, где ты ему и указал. Может он и опять вернуться, и не раз, и долго докучать, и не отступать, но ты ему отвечай, как и раньше. Мол, уходи, я оставил твои сигареты там. Понял? Сколько бы он ни клянчил, знай, рано или поздно он отступит. Обозлится, конечно, само собой, но и до этого он тебе добра не желал. У любого беса одна цель – сгубить человека. Он может других бесов привести, пострашней себя, чтобы тебя пошатнуть, так что уж старайся жить по-доброму.

– А что если эти сигареты кто-нибудь поднимет? У меня же тут почти полная пачка!

Шиндяй вздохнул:

– Эх, московские… Здесь никто не поднимает, если только какой дурень заезжий, а таких и не бывает. Люди ещё в старину знали, что на перекрёстке вообще ничего подбирать нельзя, даже в руки брать. Сидеть на нём нельзя, есть, спать тем более. Перекрёсток – место особое, переходное во всех смыслах, открытый путь во все концы, в видимые и невидимые стороны. Так что, если кто твои сигареты возьмёт, тебе от этого будет ещё легче. Твой бес к другому уйдёт, будет добивать глупца с особой силой. Но это уж не твоя боль-забота.

Я крепко задумался, и молчал. Шиндяй, уходя, сказал:

– За перекрёстком иди прямо, потом места узнаешь, как выйти к кордону. И больше не забредай так, раз ты птица нездешняя и к тому же домашняя. А то смотри: она к дурачкам добрая, но ведь в другой раз поймает и защекочет! С хозяйкой шутки плохи!

– Кто – она? – я отвлёкся от мыслей, понимая, что утерял связь в его словах.

– Как кто? Вирь-ава, наша хозяйка леса. Я тебе о ней потом расскажу, как свидимся ещё. Бывай, московский.

Я ничего не понял, но улыбнулся на прощание. Солнце шло к закату, и казалось, что стволы вековых сосен темнели. Шиндяй ушёл левее, песок осыпался под сапогами, и скоро он скрылся за косогором.

На ходудостал пачку. Захотелось её смять, но подумал – не стану, ведь она больше не моя, чужая, и скоро оставлю её на перекрёстке.

Да, вон он, виднеется впереди. И правда, колючки растут на углу, густые, как трон для восседающего здесь нечистого. Тишина вокруг какая-то зловещая, будто вся округа смотрит на меня со всех сторон. И Вирь-ава, хозяйка эта лесная упомянутая, тоже. Я уже верил во всё это. Во всяком случае, знал, что, совершив ритуал, пройду дальше и вернусь на кордон другим человеком. Таким, каким и хотел стать, уезжая из Москвы.