Эмилия Галаган - Кошачий мёд: книга экзистенциальных новелл

– Да-да, – быстро бормотал сын и судорожно запихивал продукты обратно в пакет, – держите, вот, вот все ваше.

Человечек продолжал смотреть, казалось, он был очень недоволен, даже зол, он что-то напряженно обдумывал, на лбу залегла тяжелая складка.

– Забирайте, – наконец сказал человечек. – Держите, держите. Вам пригодится, поешьте. А мне – нет, никогда, – он нервно тряхнул головой, – себе еще куплю.

– Ну, спасибо, – ответил отец, заглянул в пакет, сунул туда руку, радостно и жадно ощупал колбасу, консервы, овощи, хлеб.

– Спасибо, мужик, – сказал сын. – Нам пригодится, но скажи, мужик, в чем дело? Решил в благородного сыграть? Или что не так по жизни?

Человечек дернулся, переступил с ноги на ногу, прежде чем ответить, замялся и закусил губу.

– Неважно, не ваше дело, – буркнул он и зашагал прочь, бросив на асфальт и второй пакет. По асфальту покатились апельсины, в мерцающие влажные дребезги разбилась банка с кабачковой икрой.

– Ебана-воробана! – воскликнул сын. – Батя, глянь, тут дохрена всего! Даже пивко есть! О да, добрый пивчик – это то, что нам нужно сегодня!

– Агась, – отец старательно корябал коросту на затылке. – Че-то странный он какой-то.

– Может, – ответил сын. – Но мы-то че поделаем? Спасибо ему. Ебать, тут еще и святые, мать моя Мария, святые сижки! Это джек-пот!

– Ну, пусть у него заебись все будет, у мужика, – изрек отец в пространство, не обращаясь ни к кому конкретно. – И это, кота надо покормить, вон сколько жратвы у нас! Кыс-кыс-кыс… А, бляха, где он?

– Пропал? – сын оглядел переулок. – Эх, сука, пропал, мировой, самый заебатый кот был! Ну ебана-воробана!

– Да-а, – протянул отец, закуривая. – Этот котяра принес нам удачу. Но раз ушел – так и пущай, пущай еще кому-нибудь посчастливится сегодня.

Бродяги обыскали весь переулок, немного постояли, посмеялись, да и пошли восвояси, дымя сигаретами.

***

Перед Каем снова возник железный, разделяющий миры монолит.

– Ты откуда такой, котик? – спросил лысеющий человечек в толстых очках. – Вот взял, увязался за мной зачем-то, куда тебя девать, скажи, а?

Кай громко мяукнул.

– Извини, но мне нечего тебе дать, я все отдал бомжам.

Кай промяучил еще несколько раз.

– Ну что тебе надо, гость полночный? – улыбнулся сквозь боль человечек. – Сейчас не полночь, а ты не ворон, иди вон, поохоться, мышек полови, радуйся жизни, если можешь.

Кай молча посмотрел на человечка, наклонил голову, но с места не сдвинулся. Человечек нервно почесал висок, огляделся вокруг, как будто кто-то мог уличить его в том, что он разговаривает с котами, или бог его знает в каких еще грехах. Быть может, застав его в такой ситуации, люди догадаются, что он до сих пор мастурбирует? Человечек поймал себя на этом страхе, еще сильнее сжался, посерел, помрачнел, а потом раздраженно, словно бросая кому-то вызов, сказал:

– Пошли, гость незваный, – и черным ключом-магнитом отворил зачарованный портал меж мирами.

***

По ту сторону портала была лестница, на которой, как и заведено издревле, пахло собаками, людьми, едой и всякими-разными благами тесных комнатушек. Кай третий раз в жизни переступил порог междумирья, но на этот раз, он знал, ненадолго.

Человечек открыл перед Каем дверь и впустил его в бежевую, залитую зеленоватым светом квартиру. Внутри она будто законсервировалась в пыли безысходного одиночества. Обои – простые, с овощами и ромбами, желтый и зеленый, в прихожей – зеркало, дальше – зал с ковром, старые книжные шкафы, ломящиеся от пыльных фолиантов, древних фолиантов с пожелтевшими страницами, на полках – какие-то фотографии, искаженные от старости, оплывшие.

На кухне, куда в первую очередь устремился Кай – ведь любой кот всегда знает, как найти самую важную часть человеческого жилья – стоял маленький столик, на столике – пепельница, рядом – два стула и старый жужжащий трескучий холодильник, на стене – очередные фотокарточки.

– А-а, голодный все-таки… – какое-то слово застряло в горле человечка, он сделал усилие над собой и слабым, раздраженным и одновременно извиняющимся голосом выдавил: – …бандит, – и неуместно заулыбался, он хотел выглядеть веселым.

Кай перевел взгляд с холодильника на человечка, а потом на фотографии.

– Мои карточки, – сказал человечек. – Только они не старые, я на телефон фотографирую и потом делаю их, ну, будто бы старыми. Мне так нравится. Выхожу, людей фотографирую, пока они не видят, я тихонько, да… – он неловко замолчал, будто снова опасался выдать страшный секрет, и, сделав очередное усилие над собой, продолжил: – …но у меня есть и пленочная камера, ты не подумай чего такого про меня, ладно?

На черно-белых фотографиях были люди, смазанные силуэты прохожих, улыбающиеся дети, старушки-торговки с местного рыночка. Еще были растения – одуванчик, какие-то цветы, пожухлые листья, были здания с пустыми окнами, трубы заводов, линии электропередач. Все черно-белое с желтоватым оттенком – все какое-то далекое, законсервированное, законсервированная жизнь. Кай мяукнул.

– Ах да, да, – человек отвлекся от своих снимков, открыл темное и почти пустое нутро холодильника. – Ну вот, лампочка сломалась, – пробормотал он, ощупывая руками какие-то банки, и, наконец, достал несколько старых сосисок, очистил их от кожуры и положил на пол. Сосиски пахли невкусно и немного позеленели, их запах вызывал легкую тошноту. Кай осторожно обнюхал их и съел только одну, из вежливости.

Человечек трясущимися руками приготовил себе кофе, неприятно бьющий в нос запахом специй и пыли.

– Котик, грязный ты, да… – он замялся и снова сделал над собой едва заметное, но тяжелое усилие, чтобы продолжить. – Гость полночный, что расскажешь мне? Да нет, – на его лице проявилась какая-то злобная и страдальческая гримаса, – неважно уже, уже нихрена не важно, – он со сдавленным остервенением стукнул кулаком по столу, по клетчатой желто-зеленой клеенке. – А что важно в жизни, а, котик? Да, откуда тебе знать…

Кай запрыгнул на стул, поглядел в глаза человечка сквозь толстые стекла очков, в оплывшие, в тяжелые, в мутные умные глаза, и отвернулся.

– … Откуда тебе знать, ты и сказать-то ничего не можешь. Вон люди, у кого семья, у кого жена, дети, деньги. А у меня, у меня нет ничего, ничегошеньки. Это ладно, умные люди говорят – пустое. Экклезиаст говорит – суета и томление духа все это. Но ты, правда, не подумай чего, котик, я не религиозный, я не как все. Бог мне не поможет, да и верить в него не хочется, – человечек сунул трясущуюся руку в карман. – Блядь, сигареты тоже бродягам отдал, – выругался он, потянулся к подоконнику, нашарил пачку, достал оттуда папиросу и продолжил свою мысль. – Опиум для народа это все. Слушаешь?