Андрей Колесников - Когда-то в России

Закончил уже при свече словами: «…и с божьей помощью тот приступ был отбит, что в очередной раз показало мощь русского оружия и нерушимость рубежей Российской империи. А посему, Ваше высокопревосходительство, позвольте похлопотать о награждении особо отличившихся по их заслугам согласно прилагаемому списку…» Уже много позже из письма Муравьева Василий Андреевич узнал, что английский адмирал, командовавший в то время объединенной англо-французской эскадрой, после ряда провальных попыток по разгрому русских Дальневосточных форпостов и особенно позорной двойной неудаче при штурме Петропавловска-Камчатского, покончил жизнь самоубийством, о чем Муравьеву , в свою очередь, сообщил в переписке наш посол в Лондоне.

Вечером, еще до темноты, выбрав сбоку тракта большую поляну, остановились на ночлег. Рядом была река, что позволяло напоить лошадей и взять воду для приготовления пищи. Ездовые распрягали лошадей, задавали им корм, другая часть обозников пошла на заготовку валежника и дров. Ночи были уже довольно холодные, и дрова требовались не только для приготовления еды, но и для обогрева, и для отпугивания хищного зверья, которого в этих краях хватало. Когда стемнело, поужинали и пили чай, расположившись вокруг костра. Лошади похрумкивали сеном, дозорные несли свою службу, находясь за пределами освещаемого костром круга. Колесов улегся на приготовленное Степаном на возу ложе из сена, застланного попоной, и молча смотрел на огонь, прислушиваясь к неспешному разговору казаков и солдат.

Беседовали вяло, чувствовалась усталость после целого дня пути; темы затрагивались самые разные: от обсуждения событий дня до домашних дел, проистекавших где-то там, где каждый оставил частицу себя и откуда приходили редкие письма.

– Дядя Никанор, – спросил вдруг молодой щупленький солдатик бородатого рябого казака,– а почто у тебя на костер завсегда глаз начинает дергаться?

Никанор прикрыл левый глаз ладонью, придержал так руку и, оглядев конфузливо всех свободным глазом, спросил:

– Что и сильно дергается?

–Сильно не сильно, а заметно хорошо. Ай подбил хто, али сам повредил по пьяной лавочке?

– Было дело. – нехотя ответил Никанор.

– Дак расскажи, – не отставал солдатик, тайком подмигивая остальным.

– Чего пристал как банный лист. Напужался когда-то, вот он дергается.

– Ты-ы-ы! И напужался, -удивленно протянул щупляк, оглядывая мощную фигуру казака, – Кто ж тебя такого так напугати то смог?

Никанор немного помолчал и, поняв, что ему, по-видимому от надоедливого соседа уже не отделаться, потирая дергавшийся глаз, нехотя начал:

– Этому уже лет семь, как было. Несли мы службу на кордоне по Уссури там, где уже недалеко и Амур-батюшка. В тот день нас четверых послали в дозор по берегу в сторону Амура. День прошел спокойно. Верст эдак мы за 20 от поста отъехали. К ночи выбрали место закрытое со стороны тайги, а к воде открытое. До берега эдак саженей 20-30. Разложили костерок потаенный, чай вскипятили. А время в аккурат такое же было: осень и по ночам уже подмораживало. Ну, чтоб не замерзти, дров наготовили, валежнику запасли. Ночи то длиннехонькие уже были, чай не лето. Попробуй-то ее, ночь то, пересиди, если хоть немного не греться. Вот час от часу и греемся чайком. Из тайги нас не видать, а река вот рядом, как на ладони, гладкая такая, спокойная, а ночь звездная да лунная выдалась. Тихо вокруг, но как-то тревожно. То всегда по очередям спим, а тут чегой-то и не спится. Все сидим да прислушиваемся, как ждем чего. А был у меня дружок, Никадимом кликали. Так нас и звали: Никанор- Никадим и всегда везде вместе посылали. Я ему и баю: «Никадим, сходил бы ты воды в чайник набрал, что ли, вся уже закончилась, а я чаю сейчас настрогаю да заварю, чтой-то пробирать стало». Он и пошел с чайником к реке. А я взял охапку валежника и только в костер бросил, как с той стороны, куда Никадим ушел, крик да такой душераздирающий, что у меня кишки внутри слиплись. Смотрю, а Никадима нигде нет. Только шел и нет его, один крик в воздухе повис. Это потом до нас дошло, что он на землю упал, а в то время и думать о нем забыли. На нас от реки что-то смотрело, – казак замолчал, неспеша набил трубку самосадом, также неспеша прикурил от веточки из костра, затянулся и, оглядев притихших товарищей, наконец продолжил, – До сих пор не могу понять и толком рассказать, что это было. Какая-то огромная, с бочку, голова, вся косматая с огромной пастью. Но страшнее всего были глаза: огромные и горели они каким-то зеленым светом. Не знаю, сколько это чудище смотрело на нас, а мы на него, но нам показалось, что вечность. Забыли мы и про ружья и про то, кто мы. Ощущал я только ледяной холод поверх головы, так волосы от ужаса шапку приподняли. Тут валежник, что я в костер значит бросил, разгорелся, вспыхнул вдруг таким ярким пламенем, осветил все вокруг, и чудище это испугалось, что ли, а только опустилось в воду и исчезло. Только круги по воде пошли, как будто туда лошадь прыгнула. Мы какое-то время не могли друг другу ничего сказать, а потом пришли в себя, похватали оружие и к Никадиму. А он на земле лежит и трясется весь как в лихоманке. Привели его к костру, похватали все свои пожитки, на лошадей и хода от того места. К утру были уже недалече от поста, а когда развиднелось, и Никадим папаху снял, то увидели, что он весь как снег белый. Ну а у меня с того случая глаз к ночи на костер дергаться стал.

Никанор закончил рассказ, а слушатели, завертев головами в разные стороны, стали с подозрительностью вглядываться в темень. Некоторые крестились и, шевеля губами, творили молитву.

–А что же это было, дядя Никанор?, -спросил солдатик, глядя округлившимися глазами на казака.

–Да шут его знает. Сведущие люди потом баяли, что то китайский дракон был. Живет такой в Амуре.

–А может вам то поблазнилось? -спросил кто-то несмело.

–Что, сразу всем четырем и аж до икоты?-вскинулся Никанор, -Не дури. Я ж и вонь его до сих пор помню. Как из нужника перло. А лошадям, что тоже привиделось? Они, ежели б не стреноженные были, то поводья бы все порвали и ищи-свищи потом их в тайге. Не-е-ет такое не могло привидеться.

После рассказа Никанора голоса стихли, каждый переваривал услышанное, наступила тишина, а вслед за ней незаметно пришел и сон.

Когда на следующий день, утром, едва позолотились солнцем верхушки деревьев, обоз был уже в пути. Дорогу опять подморозило, и отдохнувшие лошади легко влекли подводы даже на подъем. Основные грузы во Владивосток пока доставлялись морем, но в необходимости сухопутного пути никто не сомневался. Он нужен был еще и психологически, как фактор, способствующий сколачиванию Уссурийского края в единое целое и делающий его частью страны. Колесов знал, что до прихода в эти края русских, дорог здесь совсем не было.