Юрий Федоров - Державы для…

— Ну и как?

— Придерживаем.

Крючок сообразил: три года купец меха держит, три года людей снаряжает на север, а на какие денежки? Какими шишами платит за меха? Чтобы товары на север сплавить, а потом меха наверх поднять, большие нужны капиталы. А купец не расторговался, и денег у него нет. Но все же взял он их где-то. Где?

Пахнуло паленым. Знал он, где купцы деньги берут, когда нужда приходит. По этой части в Иркутске были мастаки; ну, например, Маркел Пафнутьич. Деньги в рост дает под вексельки. Или другой — Агафон Фирсанович. Тоже вексельками баловался.

К этим-то двум и бросился крючок судейский. А уже от них явился к Ивану Ларионовичу.

Так, мол, и так, вексельки сам видел, щупал и, полагаю, скупить их надо. У Ивана Андреевича с деньжонками сейчас негусто и ежели вексельки к оплате предъявить, все амбары его вычистить под метлу можно.

— Сейчас скупать вексельки-то или погодим?

— Скупай. Чего годить!

Вот так петельку на шею Ивану Андреевичу и накинули. Осталось только потянуть веревочку.

Первым камчатскую землю увидел Герасим Измайлов. Толкнув стоящего рядом Шелихова, он передал ему зрительную трубу.

По галиоту пронеслось:

— Земля, земля!

Мужики полезли на палубу. Даже те поднялись, кто весь путь от Кадьяка не вставал от слабости.

— Да где она, земля-то?

— Вона, вона, али не видишь?

— Точно, братцы, земля!

— Земля, земля! — словно стон прошел по галиоту.

— Григорий Иванович, а нам на якорь бы надо стать. Водички навозить. Наша-то стухла, — проглотив сладкий комок, сказал Измайлов.

И мужики зашумели:

— Да, водички, это бы славно.

— Уж и не веришь, что вода-то сладкая есть.

— По ковшичку выпить, глядишь, и ожили бы.

А в запавших глазах боль. Набедовались, намаялись сердешные. Мужики из тех, что посильнее, на ванты лезли землю получше разглядеть.

— Обзелененная, братцы, землица-то. Травка стоит.

— Ветерок по-нашенски пахнет, чуешь?

— Дошли, братцы, дошли! — кричал кто-то, не веря, наверное, до конца, что дойдут все-таки и увидят свою землю.

Велика любовь человека к родной земле. И странно — занесет его судьба в дальние края, где и реки светлее, и леса гуще, а все не то! Свое небо, пускай даже оно и ниже, видеть ему хочется, по своему лугу пройти, из своего колодца испить водицы.

Живет человек годами в чужой земле и вроде бы и корни глубокие пустил, навсегда осел, но нет — забьется вдруг сердце, и затоскует он, заскорбит душой, и вынь да положь ему родную землю. И какие бы моря его ни отделяли от желанной земли, какие бы горы ни стояли на пути, леса преграждали путь — пойдет он, бедолага, ноги в кровь сбивая, и пока не дойдет — не успокоится сердцем. Бывает, конечно, что не доходит, в пути свалившись. Но и в остатний час будет он выглядывать избу над рекой, где бегал мальчишкой, плетень и калитку, распахнутую в поля. В закрывающихся глазах будет мниться, как кучерявятся над благодатной этой землей облака и солнце светит, а навстречу путнику, возвращающемуся из дальних земель, идут родные люди…

— Так что, — спросил Измайлов, — воду брать будем?

И Шелихов, как ни хотелось ему побыстрее до Охотска добежать, только взглянув на мужиков, припавших к бортам, сказал:

— Да, возьмем.

Якорь бросили вблизи Большерецкого устья. Отрядили за водой большую байдару, а на малой Григорий Иванович со Степаном пошли к поселку взять свежей рыбы.

Григорий Иванович прыгнул в байдару и оттолкнулся веслом. Степан вздернул на мачту парус. Байдара полетела птицей. Вслед им Измайлов махнул треуголкой.

Опустив за борт руку, Шелихов зачерпнул горстью воду. Здесь, в море, вода казалась голубее, мягче и теплее.

— Хорошо! — воскликнул он.

Степан, придерживая парус, обернулся:

— Лошадка и та домой бежит веселее. А мы небось люди!

Мужики втащили байдары на гальку. За прибойной полосой, в десяти шагах, трава стояла по пояс. Шелихов и сам не помнил, как очутился в травяном раздолье. Только увидел вдруг плывущие в небе облака, у самого лица застывшие стебли трав. Почувствовал — язык щекочет разгрызенная былинка. Не ведал, когда и прикусил-то ее. Вкусная былиночка. Повернул голову. Рядом, раскинув руки, лежал Степан. Он тоже оборотил лицо к Шелихову, и Григорий Иванович с удивлением отметил, что глаза казачины с нелегкой судьбой — совсем не черные и шальные, как ему казалось всегда, а с рыжинкой. Где-то ударила птица: «Пить, пить, пить-пить».

С водой управились быстро. Бочки вкатили на байдару. Григорий Иванович со Степаном под малым парусом пошли вдоль берега к поселку. Скоро увидели на берегу шалаши и рыбачьи сети на шестах.

Рыбаки высыпали на берег, повели приехавших в шалаш, подали квасу в берестяных жбанчиках. Расспрашивали мореходов:

— А баяли, ваша ватага пропала.

В углу висела икона, под ней теплилась лампада. Рыбаки жили чисто. Шибко пахло навешанными на шестах травами от комара и мошки. От духа трав медвяного, от доброго квасу, а еще больше от тепла людского Григорий Иванович обмяк душой. Так, казалось, и сидел бы в шалаше этом, слушая голоса русские, и ничего больше не надо.

О рыбе для ватаги договорились сразу же. Рыбаки, правда, улов только что свезли в Большерецк, но мешков пять-шесть рыбы оставалось, а этого ватаге до Охотска вполне бы хватило.

— Расстарайся, — сказал старшой одному из мужиков.

Тот — одна нога здесь, другая там — слетал на берег, вернулся, сказал:

— Рыбу мы в байдару уложили, но вот в море-то идти я бы… — лаптем шаркнул, — поопасался. Ветер больно силен.

Внезапно на крышу шалаша словно кто-то свалился. Мужики разом повскакивали с лавок и кинулись на берег. Море было не узнать. За считанные минуты его измяло, вздыбило злыми волнами. Валы стремительно неслись к берегу и с грохотом разбивались о гальку. Какая сила могла его так взбаламутить?

Старший рыбак крикнул своим, и мужики бросились вытаскивать на берег шелиховскую байдару, снимать сети с шестов. Степан помогал рыбакам. Шелихов, заслоняя ладонью глаза от песка, выглядывал в море галиот. Среди тяжелых валов, развернувшись носом на волну, судно дрейфовало вдоль берега. У бортов вспучивалась белая пена. Шелихов понял, что капитан отдал якоря, но они не держались за грунт и ползли.

— Уходить им надо, — надрываясь кричал рыбак, — беспременно уходить!

С востока на камчатский берег стремительно неслись черные, как сажа, тучи.

— Тайфун! — крикнул рыбак.

Черноту туч прорезала изломанная стрела молнии, бешеный удар грома обрушился на землю.

Ветер сорвал с Шелихова шапку, осколок камня рассек лоб. Подбежал Степан:

— Григорий Иванович, зашибло? — Выхватил из-за пазухи тряпицу. — Дай перевяжу!

Шелихов отстранил его, выдавил хрипло: