Евгений Переверзев - Обратная сторона океана

– Надо же, мы всё-таки успели! – светилось его лицо в прорезавшихся вдруг веснушках, которых я раньше не замечал.

– Самому не верится, как и во всю нашу историю. Лиде потом отдельное спасибо передай за это, – и я приподнял бутылку с таявшим на глазах пивным бальзамом.

– Она привыкла встречать и провожать мужа. Высокая степень организации.

– Очень высокая. Неужели за всю жизнь никаких вопросов?

– Поначалу были. Потом поняла, что либо со мной с таким, который есть, либо без меня. Когда свой выбор сделала, сразу успокоилась. Нельзя же моряка дома каждый раз третировать за то, что он моряк. Тут уж ты либо его жена, либо лётчика. Выбирай.

Он вытащил несколько взятых из дома журналов о самолётостроении. Ещё в Питере, мелькавшем сейчас за окном нашего купе, я узнал о втором увлечении Кости. Тогда он сказал, что если бы не яхты, был бы лётчиком, и добавил: «Хотя, если надоест мотаться по волнам, то точно знаю, чем займусь».

Хотелось быстрей умыться и расслабиться на своих полках, скорее бы открыли эти волшебные поездные туалеты.

– Может, пока пойдём, прошвырнёмся по вагонам, куда мы расквартировали наши вещи, – предложил я.

Вещи лежали в трёх вагонах. С нами в одном ехали только паруса, плот был в соседнем тамбуре, гик растянулся в вагоне-ресторане.

– Тогда предлагаю присоединиться к гику.

– В смысле лечь?

– В смысле – в вагон-ресторан.

Действительно, пиво уж как-то быстро закончилось.

Поезд, мерно отстукивая колёсами, приближал нас к мечте. Можно и расслабиться.

Сколько было подобных историй за время сборов!

До старта одна неделя. Мама довязала толстый свитер по моей просьбе и сшила по спецзаказу хэбэшную распашонку с капюшоном для укрытия от излишнего солнца. Мало ли.

– Как ты просил. Двойной вязки. Не замёрзнешь… там? Там! Где это там?! Она думает о плавании с ужасом, он в её глазах.

Если что со мной, она останется совсем одна. Не факт, что Аня будет особо рада общению бабушки с внуком, ведь свекровь и невестка так и не нашли общего языка. Свитер попросил связать осознанно, чтобы хоть чем-то занять её голову. Когда человек, думалось мне, участвует в подготовке чего-то, он под это что-то адаптируется, срастается с ним, что ли. Ей так будет легче, а мне теплее, правда, потом. Ключевые слова здесь, конечно, «ей будет легче». Но эта придумка – как три капли валерьянки при обширном инфаркте. Лучше не рвать сердце. Сказано – не сделано. А как это возможно, как не рвать?!

– Мам, отличная вещь. В нём хоть айсберги растаскивать.

– Айсберги?! – с новой тревогой встрепенулась она.

– Да какие там айсберги. Это же шутка, мам. Мы же будем идти по курортным субтропикам. Свитер для ночных вахт. Вдруг станет прохладно, натяну твоё рукоделье, и сразу тепло станет.

Она отвернулась. Отвернулась потому что не хотела показывать предательски скатывающуюся по щеке слезу.

– Мам, я тебя прошу… – подошёл я к ней сзади и положил руку на плечо, – всё будет хорошо. Наше дело правое… – пытался я бодрым голосом изменить её настроение.

– Правое… Вот будешь своего сына отправлять в плавание на какой-то дряхлой лодке, тогда меня поймёшь, – уже сквозь слёзы пыталась улыбаться она.

– За распашонку отдельное спасибо, – я надел её и нарочито радовался изделию, – смотри, какая прелесть получилась, и капюшон удобный – на глаза не лезет.

– Не обгори только, будь аккуратнее там.

Опять это «ТАМ». Только теперь она не может сдержать свои слёзы.

Аня держится нормально, говорит, что сначала о переходе серьёзно вообще не думала, а потом уже было поздно сопротивляться. Эта совершенно правдивая версия стала штатным ответом на многочисленные вопросы наших знакомых и друзей: «Как ты отпускаешь своего мужа?! Зачем ты согласилась?! Ты что, с ума сошла?! Зачем тебе это нужно?! А вдруг что?!»

Я ей рассказал о знакомстве с Костиной Лидой.

– Представляешь, она в своём Питере вообще одна остаётся. Вы тут хотя бы можете общаться, поддерживать друг друга.

– Да, нужно её телефон взять, будем ей звонить. А пусть она к нам приезжает…

– Там же двое маленьких детей…

– Ах, ну да. Да, ей тяжелее.

Каждый прожитый день приближал нас к поставленной цели, ради которой мы разбивались в лепёшку, и он же сокращал время общения с самыми близкими и родными людьми. Я уже начал вести судовой дневник, на первой странице которого в правом верхнем углу написал: «В случае моей гибели прошу передать этот дневник жене для моего сына». Потом подумал и «прицепил» страницу скотчем, чтобы она не открывалась каждый раз с этой записи. Об этом, конечно, лучше не думать, но каждый из нас мысленно прощался со своей семьёй хотя бы сотой, тысячной, миллионной долей своего разума. Тяжело. Очень тяжело. У меня даже промелькнуло сравнение, что уходим, как на фронт: «убьют или не убьют» – совершенно не понятно. Но каждый держался стоически, не делясь друг с другом мыслями на эту тему, находя нужные слова для матерей и отцов, жён и детей…

К этому времени наши жёны уже успели перезнакомиться. Точнее, жёны Артура и Гены знали друг друга давно, как и их дети. Витя предпочёл свою личную жизнь спрятать за парусами. После развода с женой он познакомился с женщиной с ребёнком-подростком и переехал к ним жить. На яхту приходил как-то его отец, участник войны, пофотографировал нас своим стареньким ФЭДом. Так что, по сути, знакомилась со всеми только моя Аня.

Всю эту неделю провёл на яхте, домой удавалось попасть только раза два-три на ночь. Правда, раз, и то с оказией, вырвался в редакцию и устроил короткие проводы. Святое дело. Редакция газеты «Вечерний Волгоград» взяла под свою опеку организацию перехода с вытекающим информационным спонсорством. Не сказать «спасибо» за поддержку родной редакции и «до свидания» коллегам с моей стороны было бы ну совсем неправильно. По большому счету, всё это должно было делаться абсолютно не так. Конечно, нужно было бы организовать встречу экипажа и коллектива газеты, пригласить другие СМИ, отцов города и области, но на это банально не оказалось времени. Всё шло без сценария, с ходу, непонятно как, но шло! А это было главным.

Оставалось уложить последний ящик с банками, когда пришёл наш художник Викентий Мананников, представлявшийся просто Вик.

– Привет бродягам! – лучезарил он. Он помогал нам на совершенно безвозмездной основе. Что двигало им? Что могли мы дать ему взамен? Может, он почувствовал этот свежий и сильный порыв, которым наша команда, как паруса, была наполнена, и это состояние вызывало его творческий подъём? А может, это была просто весна, и был просто хороший человек, Вик Мананников, в своём неизменном чёрном берете, вздёрнутом немного назад и вбок. Увидя его в толпе, сразу можно было угадать в нём художника. И глаза… Пытливые, искрящиеся, озорные, словно у ребёнка, тёмно-карие глаза, которые пытались срисовать тебя, яхту, порт, чуть вздёрнутую порывом ветерка воду и зелёный листик, пробивающийся сквозь коричневую скорлупу апрельской ещё холодной почки сирени.