Егор Ковалевский - Собрание сочинений. Том 5. Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории.

Рис. 1, 2. Национальные костюмы черногорцев [9].

В Черноевиче есть развалины укреплений, воздвигнутых героем страны, которого имя носит и река, и деревня, и эти развалины; есть монастырь, о двух кельях, есть монах, ветхий страж этого ветхого здания, в котором находил я прибежище, но не защиту от дождя. В нем проводил я только ночи; дни текли в трудных занятиях, сопряженных с путешествием, в напряжениях физических и нередко в душевной истоме. Но исследования мои в окрестностях приходили к концу, и я с радостью спешил оставить монастырскую нору, тем более, что предстоявшее путешествие в лодке по реке и озеру обещало отдых после трудностей горных переходов: так, по крайней мере, думал я.

Не стану описывать пещеру, из которой выходит река Черноевич, хотя эта пещера, своим великолепием и блеском сталактитов, мало уступает знаменитой Гейдельбергской пещере. Довольно, что она истомила меня своим бесконечным пространством и извилистыми переходами. – Обращаюсь прямо к своей флотилии.

11-го июня, нов. стил.

Худо нам было. – Надолго останется для нас памятным случившееся приключение, а тогда – о, тогда оно было слишком свежо, слишком чувствительно, чтобы могло изгладиться внешними впечатлениями, и потому, удивительно ли, что плаванье наше совершалось в печальной тишине, нарушаемой только плеском весел да восклицаниями гнева, которые то и дело срывались с уст черногорцев. Извилины реки Черноевич, горы, которые забегали отовсюду и становились у нас под носом, преграждая путь, наконец, палящее солнце, – все это пытало нас страшными муками.

– Дьяволы! – воскликнуло, наконец, несколько голосов, и столько же выстрелов раздалось по одному направлению.

– Что там еще? – спросил я.

– Жабляк!

– Так чему ж вы обрадовались?

– Обрадовались! – пробормотал с досадой один из черногорцев.

– Отсюда так же легко достать его зубами как и пулей!

– Так греби ближе к Жабляку! – воскликнул черногорец, выведенный из терпения.

– Держись далее, – сказал я хладнокровно, но не менее его раздосадованный.

Черногорец должен был притаить свой бессильный гнев, вскипавший порой невнятным ропотом. – Настало прежнее молчанье. – Болезненное чувство тяготило всех нас.

Так миновали мы небольшой островок, где некогда находилась турецкая таможня. Отсюда длинная цепь была перекинута на оба берега; и заслоняла путь людям не оплаченным или неприязненным. Превали и Жупа остались влеве; небольшой монастырь виднелся довольно ясно по тому же направлению; теперь он пуст по-прежнему; но восемь лет тому назад, после долгого запустения, он огласился торжественною молитвою: в нем совершалось посвящение нынешнего Владыки в сан архимандрита архиереем Турецкой Албании, который не решился ехать внутрь Черногории.

Наконец, река становилась все шире и слилась в одну обширную равнину вод – озеро Скутари! Вольно, весело стремился вдаль мой взор, утомленный до того беспрерывными преградами. Заходящее солнце разрисовывало фантастическими красками стекло вод: то набрасывало на него дымчатую фату, то волновало топленым золотом, то переливалось радугой, а там, где зароняло свой минутный луч в черные пропасти гор, – там казалось оно всевидящим оком провидения, заглядывающим, порой, в грешную душу, и как таинственны были эти пропасти, непроницаемые для глаза смертного, и как чудесно противоположны ясной беспредельности вод! – Прохлада веяла отрадой на душу; солнце все западало более и более, тьма ложилась на равнине озера шире и шире; вдали турецкий корабль, плеща, парусился и, тщетно напрягая грудь, чуть двигался. Скутари виднелся весь в золоте, словно чертог русалок, полупогруженный в водную пучину. Со стороны Черногории слышался благовест к вечерне, а на минарете Жабляка муэдзин призывал своих к молитве. В этом таинственном трепетании вод, в этой благоговейной тишине природы скрывалась глубокая молитва. – О, как ты прекрасна мать природа! Не хочу быть птицей, чтобы носиться в поднебесье: на крыльях мысли я унесусь далеко, далеко!

– Полно глядеть сентябрем попе, – сказал я, ударив его по плечу, – посмотри, как все весело и прекрасно!

– Бога ми, лепо! – произнес он, не приподнимая головы.

– Да перекрести хоть лоб, окаянный! – воскликнул я, раздосадованный его невниманием, – слышишь, колокол сзывает православных людей к вечерне!

– Так.

– Теперь, когда молитва сделала тебя добрее и веселей, скажи мне, не турецкий ли то корабль?

– Есть!

– А сколько на нем пушек?

Попе, осенив рукой глаза и пристально поглядев вдаль, обратился к другим с полувопросом: то не самый большой? – и потом продолжал: – На нем четыре пушки!

– А что хочет делать этот урод? Видишь, зашевелились на нем люди!

– Дьявол! Он завидел нас и убирается назад.

– А разве нам мало пути, и мы не разъедемся на нем?

– А разве месяц идет навстречу солнцу, когда его завидит.

– Бога ми и Св. Петра, есть! – произнес другой, подкрепляя столь убедительную логику.

– Куда ж поползла эта шутиха? – спросил я, указывая на гальот самого дурного устройства.

– Думаю, в Жабляк!

– Бога ми, не! Наши пушки не допустят его далее этого места, – сказал переник.

– А где ваши пушки? – спросил я с изумлением, оглядываясь кругом и не видя ничего похожего на укрепление.

– На этой башне! – произнес он с гордостью, указывая влево. – Действительно, на небольшом утесе, составляющем остров Лисандр и заслоняющем собой вход в устье Черноевич, выглядывало из-за груды камней серенькое, круглое зданьице, – как бы назвать его, чтоб быть ближе к истине, – ну, да назовем башней; разве редко случается, что вещи называются не принадлежащими им именами. В башне было на ту пору пять человек гарнизона и две пушки, небольшие, но очень красивые и в исправном состоянии, с орлом между цапфами. Думали ли эти орлы, носясь за победоносными племенами Наполеона, свить гнездо свое, подобно обыкновенным воронам, на голом утесе Черногории. Но не такой ли утес скрыл и путевую звезду их?

Подобных башенок находится несколько в Черногории; все они расположены на границах турецких, и вполне удовлетворяют своему назначению, как сторожевые пикеты. В случае нападений, которые пограничные турки стараются делать большей частью врасплох, черногорцы запираются в этих башнях, и нередко, в числе 50 (более не может поместить каждая из них), отражают неприятельские силы, в 20 раз их превосходящие числом, пока собравшиеся однородны не подоспеют к ним на выручку. Только одна лисандровская башенка имеет пушки; другие укрепления снабжены старыми мортирами или другим нашедшимся оружием большего размера, которое, обыкновенно, после двух-трех выстрелов делается негодным; но самая лучшая для них оборона, это ружье, это грудь черногорца, которому скажите: ступай защищать эту башню, чтобы только задержать неприятеля на пути, умри, не сдаваясь, как следует «истому» черногорцу, и он не колеблясь идет на смерть.