Иван Кольцо - Детские сердечки

Лена новость о смерти любвника восприняла спокойно. Умывшись на кухне, она не красясь, что раньше было просто невозможно, накинула мятую одежду, и, отхлебнув из початой бутылки дешевого виски, молча уселась в Ирдисову Вольво…

– Почему ушел Олаф? – вновь повторил я вопрос.

– Потому что скотина! Все вы мужики скоты, – огрызнулась бывшая супруга.

– Ты дуру-то из себя не строй. Как будто я не знаю, как он тебя любил. Похлеще меня, – я грустно усмехнулся. – Я даже иногда думал, что ты ему любовное зелье подмешиваешь.

– Любил, да сплыл, – уставилась Лена в окно. – Прошла любовь, когда он узнал, что я бесплодна.

– Да ладно! С чего бы это?

– А с того! Из-за тебя идиота!

– А я-то тут причем?

– Я же из-за тебя на аборты бегала.

– Чего?!

– Того! Беременела я от тебя, сволочи, и в поликлинику бежала! – зло высказала она, исподлобья глядя на меня.

– Но зачем?

– А что, нищету плодить надо было? Ты ж нищим ментом был. Все другие хотя бы пьяных обирали, бабок на вокзалах крышевали? А ты?

– А я был честным. Не за этим я на службу шел.

– «Не затем я на службу шел», – передразнила она меня. – А мне что нужно было делать? Я молодая баба, а носила обноски, которые еще в школе себе покупала.

– Так, а нахера тогда за меня замуж выходила!?

– Думала, ты мужик, а ты так, лишь подобием мужика оказался. Обеспечить семью не мо…

Я не сдержался и залепил раскрытой ладонью ей по губам.

– Думай перед тем, как что-то сказать.

– Вот, лишний раз доказал, что сволочь ты! Скотина! На женщину руку поднял! Ох… -

Верхняя губа лопнула, окрасив Ленин рот кровью.

– Ты еще не поняла? Я не буду терпеть твои выходки как раньше. Мозготрахательные упражнения уже не проходят.

– Да поше… – третий шлепок.

– Не перебивай. Говорить начнешь, когда тебе слово дадут. Всё поняла?

– Да, – угрюмо заявила она.

– Вот и славно, – улыбнулся я в ответ. – А теперь продолжим. Олаф ушел, когда узнал, что ты бесплодна?

– Да. Сказал, что ему нужны дети, и не чужие ублюдки, а свои.

– Давно это было?

– Месяцев десять назад.

– А потом?

– А потом я застукала его с его же секретаршей. Как в плохом анекдоте, блин!

– И?

– Ну и на развод подала, – Лена впервые за сегодня мстительно улыбнулось. – Этот козёл сам во всем виноват был. Он меня перед свадьбой брачный контракт подписать заставил, по которому тому супругу, кто будет пойман на измене, достанется всего лишь десять процентов от имущества. Под меня яму готовил, а сам в неё попал.

– Поздравляю. Но с Дашей-то что произошло?

– Забрали Дашу. Местные ювенальные службы. Какая-то скотина доложила, что я её по попе за непослушание шлепала.

– Почему мне не позвонила?

– А что бы я тебе сказала? Что я нашу дочь просрала?!– Лена вновь отвернулась к окну. – Надеялась, что её по ошибке забрали, и я всё верну на место. Дурак ты, Витька… И я дурра.

– Не получилось?

– Нет. Местный суд послал, а Дашу определил в новую семью.

– И? Ты даже не виделась с ней?

– Практически нет. Суд разрешил видеться с ней лишь два часа в месяц, и то под контролем чиновников.

– И тогда ты подсела на наркоту?

– Нет. Сначала я начала пить. Вначале по чуть-чуть, а потом за вечер выпивала литр вискаря минимум.

– Дальше.

– Дальше? Траву попробовала. Ну и в одном из кумаров согласилась ширнуться по полной.

– Ирдис предложил?

– Нет, Зак. Но Ирдис из той же компании.

– И ты всё еще надеялась, бухая и пуская баян по вене, вернуть дочь?

– Ни на что я уже не надеялась.

– Почему мне не позвонила?

– Не хотела!

– Захотела, когда дочь уже погибла? – и тишина в ответ. – Как это произошло?

– Я точно не знаю. Меня ведь даже на похороны не пригласили. Я только потом узнала, когда на очередную встречу собралась.

– Но что-то ты знаешь?

– Полиция считает, что она повесилась в бельевом шкафу. Обычное дело, как мне сказали. В Норвегии дети часто суицидятся…

– Бред! Как она могла себя убить?

– Так мне сказали.

– Тут что-то не так…

За разговором мы давно уже выбрались из города, и ехали по местным проселочным дорогам, которым у нас позавидуют и некоторые федеральные трасы. Лена указывала на нужные повороты на развилках и через полчаса езды мы въехали на просторный погост, зажатый между двух высоких скал.

Деревянная одноэтажная церковка с высоким шпилем встретила небольшой парковкой у её главного входа. За церковью, даже скорее часовней, начиналось зеленое, поросшее газонной травой кладбище.

Лена молча вышла из машины, и я следуя за ней, отправился по узкой каменной тропинке, петляющей меж массивными каменными надгробиями.

Дождь немного стих, лишь неприятной моросью впиваясь в лицо и одежду. Два десятка шагов, и одежда была уже насквозь мокрая. Я, поглубже натянув капюшон, молча шёл за тяжело бредущей Леной.

– Вот, – указала она на простой деревянный белый крест, на котором не было никакой таблички. Лишь толстым черным маркером по центру было выведено – «72».

– Трава уже выросла, – почему-то произнес я, упав перед крестом на колени.

– Месяц прошел, – сказала она отрешенно. – Естественно трава вырасти успела.

Но я уже не слышал. Слезы залили глаза, а сам я был в том солнечном лете, когда мы с моей маленькой девочкой гуляли по окрестным полянкам…

Дождь прекратился ближе к обеду. Но тяжелые свинцовые тучи всё так же висели над блёклым миром. Окружающие краски потухли, и ярко-красные цвета, так любимые местными норвежцами, казались темно-бордовыми. Люди уныло брели по своим делам. Такие же потухшие, как и всё вокруг.

Норвежское лето – череда холодных, дождливых и пасмурных дней, изредка озаряемых теплыми светлыми моментами. Как здесь живут люди, я не понимал, с ума от всей этой унылости можно сойти за полгода-год. Вероятно, поэтому самой востребованной профессией здесь и считаются психотерапевты, лечащие тонкие и нежные души толерантных европейцев. Хотя…

Черт, да что я вообще знаю об этих европейцах? Всю жизнь прожил в России, и об остальном мире судил по черно-белому телевизору, где каждое воскресение по первому каналу Сенкевич в «Клубе Путешественников» открывал волшебное окно в «другой мир», казавшийся тогда изумительным и немножечко ненастоящим. Всё там было необычным – другие люди, чистые улицы, пригожие дома. Красивый хороший капитализм, одним словом.

Я помню перестройку, когда нашим народом ожидалось «вот-вот и заживем как в загранице». Помню, как к приезжим иностранцам все заглядывали в рот, и всем было плевать, что приезжали чумазые румыны, мало чем отличающиеся от наших молдаван, разве что одеты чуть получше.

Ну а потом началось…

Чемодан-Вокзал-Россия.

Родители не отпускали меня играть на улицу, заставляя весь день после школы сидеть дома. Но и в кишинёвской школе веселья хватало – драки с местными представителями титульной нации были практически каждый день. Однажды не повезло, и о мою голову разбили две бутылки из-под молдавского вина. Вино было хорошее, а порезы от розочки еще лучше. Родители всё бросили и отвезли меня к тётке, работающей завотделением в городской больнице Бендер. В больнице я и провел последующие полгода и отлично запомнил «марш мира» румын-европейцев.