Дэвид Льюис - Путеводные звезды. Секреты навигации мореплавателей островов Тихого океана

Вечером мы с Барри, возвращаясь на «Исбьерн», прошли над рифом на веслах по низкой воде. Каноэ обходило кусачих морских змей, скользивших среди коралловых рифов в отблесках факелов, изготовленных из сухих побегов кокосовых пальм, которые держали наши сопровождающие. Пока мы карабкались на борт вака (vaka), каноэ-аутриггер было приведено в равновесие. Гребцы оттолкнулись от борта и, напрягая мускулы, направили свой челн к фосфоресцирующей полосе прибоя. Каноэ взбиралось на волну так круто, что его нос с первым гребцом временами зависал между небом и морем.

Утром в день нашего отхода каноэ начали подходить к борту задолго до рассвета. Среди пассажиров выделялась сосватанная недешево невеста, казавшаяся сплошным разочарованием – толстая, флегматичная и явно не привлекательная на фоне стройных и симпатичных девушек с Таумако. Я только предположил, что ее приобретали на вес (но, вероятно, женитьба была как-то привязана к сделке с землей). При подъеме грота и съемке с якоря на палубе скопилось так много народа, что я в первый момент не заметил отсутствия человека на руле. « Исбьерн » набирал ход в направлении острых, как бритва, кораллов.

«Те хоу – рулевое весло!» – отчаянно закричал я, а один из матросов, племянников Теваке, прыгнул к рулю и круто переложил его на противоположный борт. Лишь позже я узнал, что на полинезийском диалекте острова Таумако нужно было сказать «те фоу», но мой крик поняли все-таки правильно.

Когда мы отошли от Таумако, было еще темно, звезды пока не растаяли, а тяжелые облака не закрыли небо. В течение всего нашего плавания ни один лучик не пробился сквозь облачную завесу солнца! Затем с севера налетел шквал, вынудив установить штормовое ограждение, и омыл «Исбьерн» тропическим ливнем. Ветер, зашедший с юго-востока на север, менялся на северо-восточный, восточный-северо-восточный и, наконец, опять пришел на юго-восток. Мое умение ориентироваться в море с приходом шквала исчезло. При каждой следующей смене ветра я терял направление.

Все это время Теваке, не давая себе ни минуты передышки, неотступно стоял на фордеке, широко расставив ноги. Он укрывался от дождя пальмовым листом лолоп (lolop), как зонтом, а иногда – полиэтиленовой скатертью в розах, и насквозь промокшая набедренная повязка лава лава (lava lava) хлестала его по ногам. Теваке сосредоточенно наблюдал за морем, не обращая внимания на холод и усталость, лишь изредка подавая сигналы рулевому.

Он вел судно определенным курсом, удерживая строго по корме какой-то один вид приходящей с востока-северо-востока волновой зыби, совершенно не различаемой мной из-за крутых обрушивающихся волн, нагоняемых шквалом.

«Это хоахуаделе таи (hoahuadele tai), морская волна, – пояснил Теваке. – Видишь, как она поднимает корму каноэ, не заваливая его на борт. Ее выжидаешь долго, может быть, минут десять. Она не постоянна».

Казалось невероятным, что человек может находить путь в открытых пространствах Тихого океана с помощью небольшой волны, которая возникла, возможно, за тысячи миль под действием северо-восточных пассатов выше экватора. Однако примерно в два часа пополудни что-то более плотное, чем дымка, замаячило во мгле слева по курсу, милях в двух от нашей лодки.

«Остров Ломлом (Lomlom)», – с довольным видом сказал Теваке. Вскоре он указал на второй остров – Фенуалоа (Fenualoa), появивщийся справа. Пройдя 45–48 миль без единого проблеска чистого неба, он вышел точно на проход шириной полмили между двумя островами.

Я кое-что знал о сложностях навигации, так как в одиночку пересек три раза Атлантику и стал первым, кто совершил кругосветное плавание на катамаране, пробившись через штормовой Магелланов пролив. Однако этот пример судовождения Теваке являл собой мастерство, намного превосходящее мое собственное. Без единой ошибки он прошел жесткую проверку на умение вывести плавсредство в заданную точку в особо сложных условиях, применяя исключительно науку, унаследованную от предков.

Не имея письменных инструкций и каких-либо навигационных приборов, ведомые только своими ощущениями и здравым разумом, древние полинезийцы и их собратья из Микронезии странствовали по району, превышающему территорию Советского Союза и Китая, вместе взятых. Годами ученые спорят, была ли эта огромная часть океана заселена, в основном, случайно потерпевшими кораблекрушение и вынесенными ветром к берегу моряками, растерянными и слепо блуждавшими по морю людьми, либо главным образом (без учета возможного непредвиденного сноса судна) – с помощью искусства навигации высшего класса.

Теперь у меня нет никаких сомнений. Во всей Океании я наблюдал почти идентичные приемы судовождения, что подтверждает наличие огромного опыта плаваний, накопленного в течение примерно четырех тысяч лет.

Вероятно, ключ к осознанию самого существования суши, а затем и направления к ней, изначально подавали обитающие там птицы, из года в год совершавшие свои перелеты. Среди них были длиннохвостые кукушки, каждый сентябрь летящие с Таити в Новую Зеландию, и золотистые ржанки, мигрирующие с Таити на Гавайи; полинезийцы пошли и по первому и по второму пути. И только в последнюю очередь новые открытия были сделаны благодаря силе духа и удаче. Как только первооткрыватель успешно возвращался домой, всем друзьям и соседям передавались сведения об основном направлении движения волн и осредненные – о течении.

Случайный снос судна, изгнание провинившихся жителей на далекие острова, в неизвестность, без права возврата в поселение, тщательно продуманное предприятие – подобные события, конечно же, содействовали миграции полинезийцев. А как это вписывается в общую схему?

Полинезийские и микронезийские морские суда, безусловно, могли совершать большие переходы. По словам капитана Кука, они были «приспособлены для дальней навигации».

Родоначальники полинезийцев и микронезийцев, в 1500 годах до н. э. отважно выходивших в Тихий океан за пределы омывающих острова Юго-Восточной Азии морей, уже тогда наследовали древние традиции мореплавания. Они говорили на австронезийских языках (см. гл. 3, с. 55) и владели мореходными парусными судами, которые постоянно улучшались и совершенствовались в течение двух тысячелетий, с тех пор как человек изобрел парус. Их традиции судостроения брали начало в неолите, когда изобретенные для обработки дерева инструменты позволили выстругивать доски, соединявшиеся в край точно так же, как и в более ранние времена сшивались кожи и шкуры, а затем их крепили к стойкам или рамам (шпангоутам).

Скорее всего, во времена капитана Кука эти суда строились по своим основным характеристикам практически такими, как и раньше. Показательно, что поперечные сечения и подводные части морских каноэ на Тонга и Таити – двух далеко отстоящих друг от друга островных групп – были идентичны. Некоторые таитянские каноэ-катамараны длиной превосходили «Эндевор» Кука, но большинство тихоокеанских морских судов достигали в длину примерно 60 футов, имели V-образный корпус, набранный из широких со шпангоутами досок, скрепленных между собой плетеным тросом и проконопаченных соком хлебного дерева. Их остойчивость, в отличие от западных судов, поддерживалась за счет того, что их делали двухкорпусными или с помощью аутригера. При строительстве использовали топоры из базальта или створок раковин и дрели из акульих зубов или ракушек. Под парусами из плетеных циновок такое судно за день могло пройти добрую сотню миль в открытом море.