Сесил Форестер - Лорд Хорнблауэр

Цоканье подков заставило его обернуться снова: к ним галопом подлетел верховой французский офицер. Он натянул поводья, и лошадь остановилась, подняв фонтанчики гравия.

— Что все это значит? — спросил француз. — Что здесь происходит?

— Очевидно, что до вас не успели дойти новости, месье, — сказал Хорнблауэр. — Величайшие новости, которые знала Франция за последние двадцать лет.

— Что такое?

— Бонапарт больше не у власти, — произнес Хорнблауэр. — Да здравствует король!

Это были магические слова, слова, подобные древнему заклинанию или заклятию. Ни единый человек на всем пространстве Империи не осмеливался сказать « Vive le Roi!» [19] Да здравствует король! (фр.) с 1792 года. У конного офицер отвисла челюсть.

— Это ложь! — закричал он, придя в себя. — Император правит.

Он оглянулся и подобрал поводья, собираясь ускакать прочь.

— Остановите его, Браун! — скомандовал Хорнблауэр.

Браун ринулся вперед, ухватил своими мощными руками ногу офицера и одним рывком вытащил его из седла. Хорнблауэр как раз во время схватил поводья, не дав лошади умчаться прочь. Браун обежал ее вокруг и вытащил ноги упавшего офицера из стремян.

— Мне нужна ваша лошадь, сэр, — сказал Хорнблауэр.

Он продел ногу в стремя и неуклюже вскарабкался в седло. Испуганное животное взбрыкнуло, и едва не сбросило его, однако он выгнулся в седле, с помощью поводьев повернул голову лошади в другую сторону, и позволил ей сумасшедшим галопом помчаться к другой батарее. Его украшенную перьями шляпу снесло, шпага и эполеты подпрыгивали и звякали, пока он старался удержаться в седле. Он промчался сквозь отряд морских пехотинцев, слушая, как те приветствуют его, и сумел остановить несущуюся лошадь прямо у края рва. Ему в голову пришла новая идея, он объехал батарею кругом и оказался у главных ворот.

— Открывайте, — закричал он, — именем короля!

Это было магическое слово. Раздался лязг засова, и верхняя створка массивной дубовой двери открылась. Оттуда на него уставились две изумленные физиономии. За ними он увидел нацеленный мушкет — возможно, он принадлежал какому-то фанатику-бонапартисту, а может быть, кому-то, кто не так легко поддается внушению.

— Отберите у него этот идиотский мушкет! — приказал Хорнблауэр. Ответственность момента добавила силы его голосу, так что ему подчинились беспрекословно. — А теперь, откройте ворота.

За спиной он слышал приближающийся топот шагов морских пехотинцев.

— Открывайте ворота! — проревел он.

Они подчинились, и он въехал на батарею. Здесь располагались двенадцать огромных двадцатичетырехфунтовых орудий, глядящих сквозь амбразуры вниз, на гавань. Сзади стояла жаровня для каления ядер, рядом с которой была сложена пирамида ядер. Если бы эти две батареи открыли огонь, ничто враждебное не смогло бы долго продержаться на воде, мало этого, они ими полностью простреливались мол и вся акватория. И эти батареи, с их парапетами высотой пять футов, сухими рвами глубиной в десять футов, вырубленными в камне, немыслимо было штурмовать, не прибегая к методам правильной осады. Очумевшие артиллеристы изумленно смотрели на него и на облаченных в красные куртки морских пехотинцев, втягивающихся внутрь вслед за ним. К нему подошел совсем еще зеленый младший лейтенант.

— Я не понимаю, сэр, — сказал он. — Кто вы, и почему так говорите?

Лейтенант не мог заставить себя произнести слово «король», это слово являлось табу, и мялся, словно старая дева, пришедшая на прием к доктору с деликатным вопросом. Хорнблауэр улыбнулся ему, изо всех сил стремясь сохранить самообладание, так как открыто выказывать свое торжество было неуместно.

— Это начало новой эры для Франции, — сказал он.

До его уха долетели звуки музыки. Хорнблауэр слез с лошади, предоставив ей брести, куда вздумается, и взошел на парапет по вырубленным в его обратной стороне ступенькам, лейтенант следовал за ним. Они стояли на парапете, огромные крылья семафора высились над их головами, и вся панорама порта открылась перед ними. Эскадра расположилась у мола, подразделения десантной партии, одетые в красные куртки или белые рубашки, маршировали здесь и там, а прямо по молу, направляясь к городу, шел оркестр морской пехоты. Били барабаны, пели трубы, красные мундиры, белые портупеи и блестящие инструменты представляли собой вдохновляющее зрелище. Это была последняя идея Хорнблауэра: ничто не могло бы убедить колеблющийся горизонт в его мирных намерениях лучше, чем оркестр, марширующий и спокойно играющий избранные произведения.

Оборонительные сооружения гавани были теперь неопасны — он выполнил свою часть плана. Чтобы не случилось с Лебреном, эскадре не угрожала серьезная опасность: если главный гарнизон откажется сдаться, и атакует его, он может заклепать орудия, взорвать пороховые погреба, и, почти без спешки, отверповать суда, захватив с собой всех пленных и добычу, которую сможет взять. Самый опасный момент прошел, когда патрульный катер выстрелил из пушки — стрельба заразительна. Однако тот факт, что прозвучал только один выстрел, пауза, туман, заставили неопытного офицера, под руководством которого находились батареи, ждать распоряжений, и дали Хорнблауэру возможность использовать свое личное влияние. Стало очевидно, что по-крайней мере эта часть замысла Лебрена удалась. Покидая «Флейм», Лебрен не раскрыл карт, использует ли банкет или военный совет, чтобы собрать всех старших офицеров, как бы то ни было, он преуспел в попытке ослабить оборону гавани во всех смыслах. Нельзя также отрицать, что рассказ Лебрена про ожидаемое сегодняшней ночью прибытие прорывателя блокады, и его требование, чтобы укрепления не открывали огня до тех пор, пока точно не определят принадлежность входящего в порт судна, тоже сыграли свою роль. Лебрен говорил Хорнблауэру, что намерен выжать все возможное из факта, когда атака на «Флейм», намеревающийся сдаться, дала возможность англичанам отбить его.

— Мне больше не нужна подобная путаница, — сказал Лебрен с ухмылкой. — Приказ, контр-приказ, неразбериха.

Тем или иным образом, но он сумел создать такую неразбериху и атмосферу неуверенности, что создал для Хорнблауэра все шансы для успеха — этот человек оказался прирожденным интриганом. Однако Хорнблауэр до сих пор не знал, увенчалась ли успехом остальная часть его coup d'état. Терять время было недопустимо: история знала слишком много примеров, когда успешно начатое многообещающее предприятие терпело крах единственно по причине того, что кто-то упустил психологически важный момент.

— Где моя лошадь? — сказал Хорнблауэр, оставив неудовлетворенным любопытство младшего лейтенанта, за исключением туманной констатации факта, что для Франции началась новая эра.