Сесил Форестер - Лорд Хорнблауэр

— Нет, — ответила Мари, — у вас будет на счету каждый человек, а от меня пользы будет не меньше, чем от любого мужчины. Мне известны все броды и тропы в этой округе. Я тоже остаюсь с господином графом.

— Но Мари… — стал возражать граф.

Хорнблауэр даже не пытался протестовать. Он понимал, что с таким же успехом мог протестовать против падения еловой ветки или перемены ветра. У него создалось ощущение, что во всем этом виден знак судьбы, неотвратимой и неизбежной. Посмотрев на Мари, граф бросил попытки увещевать ее.

— Прекрасно, — произнесла герцогиня.

Она оглядела их — для начала восстания время было самым подходящим. Хорнблауэр отбросил в сторону все свои личные переживания. Шла война, война со всеми ее проблемами, связанными с местом, временем и психикой. Сам того не желая, но он ввязался в эту кутерьму. Над столом, за которым префект изучал инструкции парижского правительства, висела крупномасштабная карта департамента. На других стенах были еще более подробные карты суб-префектур. Он посмотрел на них. Реки, дороги, леса. Прощай, Англия!

— Первое, что нам нужно узнать, — начал он, — это где расположены ближайшие части регулярных войск.

Кампания в Верхней Луаре началась.

Лесная тропа, по которой они шли, под острым углом соединялась с другой. Даже здесь, в тени сосен, было ужасно жарко. Собиралась гроза. Ноги Хорнблауэра были сбиты до волдырей, и он с трудом плелся даже по мягкому покрывалу из сосновых игл. Ветер был слишком слабым чтобы шевелить кроны деревьев — все кругом было объято тишиной. Не было слышно даже стука подков: три вьючные лошади везли запас продовольствия и боеприпасы, две перевозили раненых, а на последней сидел его превосходительство лейтенант-генерал короля в Нивернэ. Главные силы армии его величества наихристианнейшего короля Франции — двадцать мужчин (включая Хорнблауэра) и две женщины, брели вперед по тропе. Существовал еще авангард из пяти человек во главе с Брауном, шедший впереди, и арьергард, также из пяти, охранявший тыл.

Там, где тропы соединялись, их ждал человек — связной, которого Браун, как разумный командир, оставил позади, чтобы у главных сил не возникло сомнений, по какой тропе следовать. Когда они приблизились, человек указал на нечто серое с белым, висящее за тропой. Это был труп, облаченный в одежду крестьянина, висящий на сосновом суку. Белый цвет принадлежал плакату, прикрепленному к его груди.

Французы Нивернэ! — говорилось там. — С момента моего прибытия во главе большого отряда войск все безрассудные попытки сопротивления правительству нашего императора-августа Наполеона должны быть прекращены немедленно. Мне обрадовало то, какой плохой прием встретили безумные попытки графа де Грасай сопротивляться власти императора, восстановленного на троне по настоянию и при одобрении сорока миллионов его верноподданных. И все же некоторые несчастные обманом оказались вовлечены в вооруженный мятеж.

Да будет вам известно, что мне по милости его императорского величества велено довести до сведения всех французов, за оговоренными ниже исключениями, что те, кто сложит оружие и лично сдастся находящимся под моим командованием войскам до истечения пятнадцати дней с даты выхода этой прокламации, получат полное прощение и помилование. Они смогут вернуться к своим полям, лавкам, в лоно своей семьи.

Все, кто не сдаст оружие, подлежат смертной казни на месте.

Любая деревня, которая окажет приют мятежникам, будет сожжена дотла, а ее взрослые жители расстреляны.

Любой, кто окажет помощь мятежникам либо служа им проводником, либо сообщив какую-либо информацию, будет расстрелян.

Амнистии не подлежат: упомянутый выше граф де Грасай, его сноха, известная как виконтесса де Грасай, а также англичанин, известный как лорд Хорнблауэр, который должен заплатить жизнью за произвол и преступления.

Подписано:

Граф Эмманюэль Клозан, дивизионный генерал,

Июня месяца 6 дня, 1815 года.

Граф посмотрел на почерневшее лицо повешенного.

— Кто это, — спросил он.

— Поль-Мари с мельницы, сэр, — ответил встретивший их человек.

— Бедный Поль-Мари!

— Значит, они уже пересекли эту тропу, — заметил Хорнблауэр, — Мы окружены.

Кто-то протянул руку к трупу, видимо, намереваясь сорвать плакат.

— Стой! — как раз вовремя крикнул Хорнблауэр. — Они не должны узнать, что мы проходили здесь.

— По той же самой причине мы должны оставить беднягу без погребения, — добавил граф.

— Нам нужно идти вперед, — сказал Хорнблауэр. — Вот пересечем брод, тогда и сможем перевести дух.

Он окинул взором свою жалкую маленькую армию. Некоторые, едва произошла остановка, попадали наземь. Другие оперлись на мушкеты, а кое-кто пытался по слогам читать плакат, прикрепленный к груди Поля-Мари. Это была не первая копия, какую им приходилось видеть.

— Вперед, дети мои, — скомандовал граф.

Лицо старика было бледным от усталости, он качался в седле. Состояние клячи, на которой он ехал, было едва ли лучшим: повесив голову, она неохотно поплелась вперед, повинуясь удару шпор. Остальные — шатающиеся, голодные и оборванные, последовали за предводителем, большинство провожало глазами тело Поля-Мари. Хорнблауэр заметил, что некоторые отстали, и задержался, чтобы поторопить их. За поясом у него были пистолеты. Дезертиры, помимо ослабления сил, могли выдать их намерение пересечь брод. Клозан сделал правильный ход, предлагая амнистию, так как многие в отряде — Хорнблауэр знал кто — уже задавались вопросом о необходимости продолжать борьбу. Люди, которым нечего терять, будут лучше сражаться в смертельном бою, чем те, у кого есть шанс сдаться, а его последователи наверняка уже испытывают сожаление при мысли о том, как быстро истекают пятнадцать дней, предоставленных им прокламацией. Сегодня было воскресенье, восемнадцатое июня — восемнадцатое июня 1815 года. Ему нужно удержать людей еще в течение трех дней, тогда он может быть уверен в том, что они станут сражаться ни на жизнь, а на смерть.

Покрытые мозолями ноги причиняли ему жуткую боль, и краткая остановка перед телом повешенного Поля-Мари снова вернула их к жизни, так что он мог сделать еще несколько шагов прежде, чем они опять онемеют. Хорнблауэр заставил себя идти быстрее, чтобы догнать Мари, идущую рядом с Анеттой в середине колонны. За спиной у нее висел мушкет. Мари обрезала свои роскошные волосы, обкорнав их ножом после первой же ночи в качестве бойца партизанского отряда, и концы прядей свисали у нее вокруг лица, запыленного и лоснящегося от пота. Однако и она, и Анетта находились в гораздо лучшем физическом состоянии, чем Хорнблауэр, на ногах у них не было мозолей и шаг их было гораздо тверже шатающейся походки Хорнблауэра. Они были соответственно на десять и пятнадцать лет моложе его.