Иржи Ганзелка - Там, за рекою, — Аргентина

Неожиданное смущение охватывает тебя, хочется найти слова извинения перед этими несчастными за то, что ты здоров. Тебя жгут их приветливые взгляды, их улыбки. Ждешь вспышек зависти в их глазах, злобного желания перенести эту уродливую и безмерно коварную болезнь на все здоровое вокруг.

А на самом деле?

Приветливые, они стоят здесь перед тобою и невольно отступают на несколько шагов, когда приближаешься к ним с нацеленной камерой.

Это не страх перед тем, что их муки увидят тысячи других глаз. Это боязнь, как бы здоровый человек не заразился.

— Заглянем еще в другие части лагеря, — сказал доктор Риос, когда приемная опустела, и снова сел за руль.

Вдоль дороги, незаметно спускавшейся в уходящую вдаль долину, в беспорядке были разбросаны деревянные строения. Полосы полей поднимались от них вверх к холмам. Заслышав шум мотора, люди на несколько мгновений отрывались от работы, снимали шапки либо приветливо махали руками. На каждом шагу чувствовалось, что в докторе они видели подлинного своего защитника, который жертвует для них временем, а может быть, и здоровьем.

Группа плотников, работающая в тени деревьев на маленькой деревенской площади, обтесывает бревна для новой постройки. У одного из них на обеих руках всего три пальца, остальное — омертвевшие культяпки. Но он помогает другим хоть тем, что придерживает обтесываемые бревна ладонями и ногами. На лице его можно прочесть сознание того, что он здесь не лишний, что без него здесь не обойтись. Чуть дальше сидит человек, высохший до костей. Он, вероятно, весит не более сорока килограммов, а может, и того меньше. Вместо приветствия он хрипло издает несколько нечленораздельных звуков и безуспешно пытается встать, чтобы пойти нам навстречу.

— Доктор, — спрашиваем мы робко, пока машина стоит на покинутом всеми берегу маленького пруда, — какую боль, собственно, ощущают прокаженные?

— Пока болезнь в первой стадии — никакой. Проказа — милосердная болезнь, если можно ее так назвать. Лишь в прогрессирующей стадии, когда уже нарушены функции некоторых органов, наступают осложнения. Сильные боли появляются, если поражены глаза. Одним из главных признаков, однако, служит исчезновение голоса. Когда я впервые пришел в Санта-Исабель, меня окружила толпа изуродованных людей, которые не могли выдавить из себя ни единого вразумительного человеческого звука. Они только хрипели. Сейчас здесь положение совсем другое. Большинство из них сами могут рассказать вам, что такое промин и диазон.

Мы остановились возле другой группы больных. Они окапывали ряды низкой маниоки с широкими лапами листьев и приводили в порядок проходы между рядами. Старуха с сильно прогрессирующей стадией проказы противится тому, чтобы мы приблизились с киноаппаратом. Наконец она послушалась врача и, разговорившись с нами, чуть не забыла, что у нее под носом жужжит кинокамера. Затем она пытается сделать несколько быстрых шагов вслед за нами и нерешительно спрашивает:

— Вы ведь пришлете мне карточку, да? Не забудьте! — добавляет она с трогательной настойчивостью.

— Мы с удовольствием пошлем, только вы должны потерпеть каких-нибудь два месяца, пока мы в Рио не отдадим проявить пленку, — ответили мы и записали ее имя.

— Это была последняя радость в ее жизни, — подавленно сказал Риос, когда мы отошли настолько, что нас уже нельзя было слышать. — Только карточки своей она уже не дождется. Ей осталось, две, может быть три недели. Первый же дождливый день — и конец…

Коротко представляемся. Произносишь свое имя, и рука вопреки вчерашнему предупреждению невольно, сама собой поднимается.

— Хуан Салазар, — отвечает человек, но его рука даже не шевельнется.

В эту долю секунды мы понимаем, что некоторая часть общепринятой вежливости, естественной там, за оградой, здесь отпадает.

— Еще в 1935 году я был судьей, — медленно, как быв раздумье говорит человек, который еще минуту назад продавал в своей маленькой лавчонке мыло, сахар, полотняные брюки и гвозди. — В 1940 году я уже почти полностью ослеп. Потом наступил 1943 год, и там, на севере, неизвестный химик изобрел диазон. Сегодня я опять вижу и снова могу говорить. Однако… вы сказали, что вы из Европы. Как вы думаете, не будет войны? Я не могу поверить, чтобы здоровые люди снова искали смерти для стольких миллионов здоровых людей! Скажите, ведь войны не будет, правда?!

Мы попрощались, потом долго все молчали.

Почему именно такой человек не может обратиться к совести людей, здоровых людей, которые не знают, что такое проказа?

— Этот человек еще может поправиться, совершенно выздороветь, — спустя минуту сказал Риос, — но в тот мир, за оградой, он не вернется. Он хочет и дальше продавать здесь своим клиентам гвозди и сахар. Это не апатия и не утрата энергии. Когда-то он был судьей и теперь боится, что здоровые люди будут всегда избегать его, даже если бы он принес десяток справок о том, что он уже не прокаженный!

В лепрозории Санта-Исабель среди больных около тридцати детей. Мы увидели здание, где они регулярно собираются для обучения. Учитель — прокаженный.

— Вы, наверное, удивитесь, узнав, что здесь, в самом лагере, несколько раз в год происходят маленькие торжества, на которые приглашается оркестр из Сапукая. Да, да, здоровые люди приносят сюда немного музыки для больных. Они играют на открытой площадке на определенном расстоянии от слушателей. В этом мужества больше, чем отправиться с оружием в окопы.

— Вы говорили, доктор, что в лагере около четырехсот пятидесяти прокаженных. Вероятно, они рассеяны и по более отдаленным жилищам, которых мы не видели…

Риос некоторое время помолчал.

— Вы правы, — сказал он затем. — Совсем рядом, позади, за этим гребнем находится маленькое отделение с несколькими десятками весьма тяжелых случаев. Однако я не советовал бы вам туда ездить. Это, как правило, неизлечимые случаи.

— А не можете ли вы по крайней мере сказать, какова в лагере смертность?

— Когда я пришел сюда, здесь умирало ежегодно около шестидесяти больных. В прошлом году на излечение поступило около тридцати человек. За то же время умерло девятнадцать больных. Если вас будут интересовать цифры за прошлые годы, я вам скажу их по картотеке в канцелярии. В этом году принудительно сюда были доставлены всего трое больных. Несколько лет назад добровольно сюда никто не шел.

— Доктор, какие лекарства здесь больше всего употребляются?

— К сожалению, это не всегда промин или диазон. Дело в том, что почти все больные живут здесь на собственный счет. Государственных средств недостаточно для того, чтобы сделать лечение бесплатным. Нельзя забывать, что оба новых лекарства очень дорогие и мало кто из больных может позволить себе эту роскошь. Ста пилюль диазона хватает месяца на два. Стоят они двадцать четыре гуарани. Впрыскивание промина еще дороже. Мы вводим его ежедневно, кроме воскресенья, в течение двух недель, третью неделю больной отдыхает. Двадцать пять таких ампул стоят шестьдесят гуарани…