Марина Галкина - Одна на краю света

Позже Тамара, так звали хозяйку, рассказала мне, как недавно у нее гостил этнограф, прибывший сюда на вездеходе, который мог есть только молочную кашу, которую она ему специально и готовила. Поэтому и усомнилась сначала в моих способностях.

Но вот начинаю несдержанно поглощать горячее варево, непринужденно руками вытаскиваю из миски олений волос, сгладив неловкость, возникшую оттого, что Тамара заметила его поздно, так же торопливо продолжаю еду.

Тем временем хозяйка замешивает тесто и начинает печь лепешки на жиру от мясного бульона — подсолнечного масла на стойбище нет. Лепики — так ласково называют здесь это чудо кулинарного искусство. От чрезмерного обжорства меня спасают детишки — мне стыдно объедать их, и процесс еды идет медленнее, когда на одну сковородку приходится несколько голодных ртов.

Из стада возвращается Валера, муж Тамары. На нем рыжая кухлянка с капюшоном, отороченным мехом, за спиной карабин — волки наведываются к олешкам в гости. Коренной чукча, родом из поселка Рыркайпий, что на северном побережье, не был дальше Улан-Уде, где проходил военную службу. Мать его, веселая старушка, живет здесь на стойбище, в соседней яранге.

Мне предлагают переночевать под пологом в кукуле — спальном мешке из оленьих шкур, на что я радостно соглашаюсь. Ясное небо, звезды, безветрие — ночь обещает быть холодной. Под пологом уже спят трое ребятишек — сын Тамары, сын тракториста Вити и мальчишка из соседней, еще недостроенной яранги.

Тамара подвешивает над костром котел с мясом, и мы, трое взрослых, сидим на шкурах у очага и за разговорами ждем, когда оно сварится. Я узнаю, что поселок Пламенный ныне жилой, и еще ниже по течению Пегтымеля могут быть стойбища. От сытости и тепла меня размаривает. «Вы устали, наверное, ложитесь спать», — предлагает мне Тамара. «Да как спать, сейчас уж мясо поспеет», — понимающе подмигивая, проговаривает мою мысль Валера. А мне, помимо мяса, еще хочется просто посидеть с людьми. Еще некоторое время ожидания — и Валера не выдерживает: «Все, сварилось», — объявляет он. «Ой, оно же не доварилось, вы наверное не будете такого…» — снова извиняющимся тоном начала Тамара. «Я все буду», — снова убеждаю я хозяйку и набрасываюсь на сочащиеся в середине кровью, мягкие, нежные куски оленины. «Такое самое вкусное!» — восхищаюсь я. Больше Тамара не обращается ко мне на официальное «вы». «Только бы не объесться», — лихорадочно думаю я, но, похоже, ничто не может удержать меня от изобилия пищи. Оленина — продукт легко усваиваемый, диетический, убеждаю я себя, смакуя мягкий розовый костный мозг, который в тысячу раз вкуснее сливочного масла.

Под полог нет входа: просто, приподняв свисающую шкуру, заползаю внутрь отгороженного пространства — здесь со всех сторон олений мех — и пол, и потолок, и стены — это оленьи шкуры. Тамара зажигает свечку — замену используемых ранее жировых светильников. На деревянном подносе прибито несколько гвоздей, на которые накалываются свечи, чтобы не падали. Залезаю в мягкий кукуль. Олений ворс в нем изнутри, поэтому Тамара советует мне не снимать штормовку, чтобы не вываливать свитер. Рядом, с головой накрывшись шкурами, спят дети. Сначала мне кажется, что будет душно, и я чуть-чуть приоткрываю стену полога. Но оттуда слишком сильно тянет холодом, я опускаю «дверь» и вскоре засыпаю. Такого комфортного тепла, как в эту ночь, я давно не испытывала.

Следующий день становится для меня днем сытого отдыха. Хоть я вечером и съела много еды, ночью мне плохо не было, и аппетит совсем не пропал, а, кажется, разгорелся еще больше. С утрa снова чай, лепешки, мясо, язык. На дворе безветрие, ясно — отличная погода для сплава, но на озере в соседнем распадке нас ждут вкусные жирные гольцы. И вообще, пожить денек на настоящем становище, прикоснуться к реликтовой культуре первобытного народа совсем не грешно, убеждаю я себя и решаю задержаться здесь, у гостеприимных хозяев яранги.

Некоторые пожилые женщины уже облачились в меховую одежду. Интересно наблюдать, как чукчанка передвигается по тундре: почти не сгибая колен в тяжелом меховом комбинезоне — кер-кере, она переваливается с ноги на ногу, словно циркуль. Если жарко, то с одного плеча можно скинуть рукав комбинезона.

Но меня всегда интересовал вопрос, почему традиционной женской одеждой чукчей и эскимосов является кер-кер — комбинезон, а мужской — кухлянка — меховая куртка до колен и меховые штаны? «Почему не наоборот? Это же неудобно, — допытывалась я у чукчанок, — каждый раз по необходимости вылезать из комбинезона, да еще на морозе!» «Привыкли», — пожимали они плечами. «А зачем у комбинезона такие широкие, словно галифе, штанины?» — не унималась я. «А это карманы, — хитро прищурилась одна из женщин, — там много всего может уместиться, например, горшок». «Горшок?» — и тут до меня дошло, что совершенно не обязательно раздеваться на морозе для отправления естественных надобностей.

На стойбище в ярангах большей частью времени живут женщины, дети и старики. Пока мужчины кочуют со стадом, женщины занимаются выделкой шкур, шьют меховую одежду и обувь. Обязанность детей — ходить за дровами и водой. Старики чинят, мастерят нарты из деревяшек и рогов, скрепляя их между собой лишь кожаными вязками. По окончании летнего выпаса — летовки — стадо пригоняется к ярангам и отмечается праздник Молодого теленка. Во время празднования происходит забой маленьких телят, шкурки которых необходимы для изготовления легкой меховой одежды. Все население стойбища облачается в нарядные, праздничные, ярко-оранжевые, выкрашенные соком ольхи традиционные одежды. Мужчины участвуют в соревнованиях на скорость, ловкость и силу. На праздник я немного опоздала, не посмотрела на обряды, зато в ярангах после него было много свежего мяса.

Теперь стадо пасется недалеко от стойбища. Днем с Тамарой и Валерой мы идем посмотреть на него. Так тепло, что я иду в одной штормовке, а Тамара даже в футболке, и не верится, что недавно здесь лежал снег. Тундра яркая под солнцем, красивая. Горная, каменистая, она совсем лишена кустарника. С невысоких горок открываются глубокие узкие живописные ущелья. Вдали конусы снежных гор. Подходим к маленькому синему озерку в распадке, на берегу стоит трактор, в воде сети. Рыбаки, отдыхающие на берегу, рассказывают, что за ночь озеро покрылось таким толстым слоем льда, что его еле пробили ломом, чтобы проверить сеть. Было не меньше десяти градусов мороза.

Вода закипает на костре, гольцы уже выпотрошены, потроха валяются рядом, удивляюсь, что вся печенка оставлена в них. Не могу допустить, чтоб пропадал продукт, отделяю печенки от кишок и, спросив разрешения, кидаю их в кипящую в котле уху. Сначала мы едим малосольную икру. Но вот и уха вскоре готова, на большое блюдо вываливается вся рыба, бульон черпаем из большой миски. Все, кроме меня, первым делом вытаскивают из груды рыбьих кусочков головы. Я в первую очередь ем куски тушек — розовое мясо — и печенку. Валера вскоре отваливается: «Головы кончились». Оказываюсь самой стойкой, но все равно не могу все доесть. Лежу под солнцем, смотрю в небо, легкие перья облачков кружатся, словно замедленные сполохи северного сияния. От сытости хочется спать.