Иржи Ганзелка - Африка грёз и действительности (Том 3)

За пять недель Голуб организовал большую выставку, на которую возлагал так много надежд. Южная Африка рассыпалась в выражениях восхищения по поводу этой единственной в своем роде коллекции, однако дальше слов дело не пошло.

«В январе 1877 года я уже смог выставить свои коллекции в кимберлийском театре «Варьете». Нужно признаться, что эта выставка, хотя и снискала мне много друзей, не дала никакого материального дохода. Напротив, она ввела меня в долги, и я был вынужден вновь заняться врачебной практикой, чтобы заработать деньги для возвращения в Европу», — пишет Голуб в своей книге «Семь лет в Южной Африке».

Пражские буржуазные круги, погрязшие в провинциальном мещанстве, повернулись спиной к Голубу, и нищенских пособий, полученных им из Праги, оказалось далеко не достаточно для покрытия расходов, связанных с доставкой его редкостных коллекций на родину. Таким образом, доктор Голуб оказался почти на два года привязан к Кимберли, прежде чем он заработал достаточно денег, чтобы продолжать свой путь в Порт-Элизабет и Кейптаун. Только через три года после возвращения из Центральной Африки в Кимберли Голуб попал на родину, где был встречен с почестями.

Когда Голуб возвратился в Прагу из своего второго и, к несчастью, последнего путешествия по Африке, он был обладателем такой коллекции, какой до того времени еще не видел свет. Англия, родина Стенли и Ливингстона, должна была признать, что Голуб превзошел ее героев. 72 железнодорожных вагона доставили коллекции Голуба из Вены на Этнографическую выставку в Праге. Голуб подыскивал место, где бы он мог поместить их на постоянное хранение. Он отверг заманчивые предложения США и по окончании выставки великодушно предложил все свои сокровища в дар Чешскому (ныне Национальному) музею. Однако Голуб вновь столкнулся с косностью и высокомерием консервативного мелкобуржуазного общества, типичный представитель которого, директор Чешского музея доктор Фрич, презрительно отверг этот дар, ссылаясь на «ненаучность» Голуба. Возможно, что за этим жестом крылся страх, как бы даритель не потребовал взамен какой-либо высокой должности или иных привилегий. Возможно, что доктор Фрич боялся, как бы слава Голуба не затмила его угасавшую звезду.

Надломленный и сразу состарившийся Голуб начал тогда раздавать свои богатства, собранные во время путешествий, различным школам, институтам и музеям. Теперь его коллекции рассеяны по всему свету. Они хранятся более чем в 20 музеях: в Париже, Лондоне, Вене, Копенгагене, Риме, Берлине, Мадриде, Нью-Йорке, Филадельфии, Кейптауне и ряде других городов. А в пражском музее Напрстека остались лишь жалкие крохи этого богатства.

— Слышали ли вы когда-нибудь имя Голуб? — задали мы при расставании неожиданный вопрос основателю кимберлийского музея.

— Голуб? Как же! Это был великий путешественник и исследователь. Я видел некоторые его коллекции в Кейптауне. Посетив Британский музей в Лондоне, я и там посмотрел его коллекции. Все его сочинения я знаю в английском переводе. Это очень важные документы о том, как выглядела некогда Южная Африка…

Если бы судьба благоприятствовала Голубу хотя бы в такой же мере, как основателю галереи банту в Кимберли, то южноафриканцы ездили бы сейчас в Прагу, чтобы посмотреть, как выглядела их Африка 75 лет назад…

Южно-Африканский Союз — интересная страна. По ней можно проехать десятки километров, и мимо будут проноситься одни лишь колья с колючей проволокой или с редкой проволочной сеткой, пастбище за пастбищем, засохшие земли — пресловутый вельд Трансвааля и Оранжевой Республики. Затем промелькнут пять-десять строений, стереотипная бензоколонка, гараж и drugstore, [19] Drugstore (англ.) — аптекарский магазин, лавочка американского типа, где продаются всевозможные товары. и карта вместе со спидометром подскажут, что это был такой-то населенный пункт.

Один «дорп», как в Южно-Африканском Союзе называют такие поселки, походит на другой, словно два яйца, и снова десятки километров по безлюдной местности. Через 100 или 300 километров дома вдруг вырастают целой толпой, вытягиваются в ровные улицы, украшаются мишурой неона и электрических лампочек, и по этим признакам можно узнать предместье если не большого города, то, во всяком случае, такого, как Писек или Простеёв в Чехословакии.

Асфальт и бетон, толпы спешащих людей, обычные низкие дома, одно претенциозное здание с фасадом по образцу Парфенона, вереницы автомобилей, добродушно пофыркивающих перед светофорами, и среди всего этого многочисленные цветники и клумбы. Цветы, цветы и снова цветы…

Это Блумфонтейн, что на языке африкаанс означает «фонтан цветов». Когда смотришь на город с вершины холма Нэвэл-Хилл, то чувствуешь, что трудно было бы найти более подходящее название для этого пестрого ковра из чистых красивых домов, домиков и домишек, как бы затканного аллеями и цветниками. Бесспорно, Блумфонтейн — один из красивейших городов Южно-Африканского Союза.

Столетие бурной истории страны отчетливо сказалось на развитии города, 100 лет назад сюда проникли первые треккеры и превратили Блумфонтейн в торговый центр Оранжевого Свободного Государства. Здесь они создали базу для нападений на воинственные негритянские племена. Под белым куполом блумфонтейнского радзала [20] Raadzaal (голл.) — ратуша. позднее заседал Народный Совет Оранжевого Свободного Государства. По Южной Африке пронеслась последняя большая война. Замер грохот бурских повозок, замолкла боевая песня шотландских волынок, и Оранжевое Свободное Государство передало свою судьбу в руки центрального правительства Южно-Африканского Союза. Его депутаты и сенаторы заседают в парламенте в Претории. Но в области судопроизводства Блумфонтейн сохранил первенство. За садами радзала высится белое здание Верховного суда Южно-Африканского Союза.

Большая часть Блумфонтейна напоминает Писек в Южной Чехии: дачные места, зелень, цветы, рощи, пенсионеры на скамейках городских скверов, покой.

Повсюду в Южно-Африканском Союзе идет строительство. Людей прибывает больше, чем строится зданий, и ощущается жилищный кризис. Недостает гаражей, мастерских, конторских и торговых помещений.

Поздним вечером спрашиваем в нескольких гаражах, куда бы мы могли заехать со своей машиной, но в ответ люди лишь пожимают плечами и растерянно глядят на нас.

— Вы только посмотрите вокруг! Не могу же я выставить на улицу другую машину, чтобы вы могли поставить свою. Полно. Каждый день полно…

Нам не хочется оставлять «татру» на улице без присмотра, так как она набита чемоданами, ценными приборами, фильмами и кропотливо собранными архивными материалами. Заезжаем в один гараж за другим, но ответ всюду одинаков.