Юрий Давыдов - Доктор Елисеев

Триполи наплывал медленно. Дважды Средиземное море выносило Елисеева на берег Африки. Оба раза в Александрию. Александрия была «печкой», откуда он начинал свои африканские пути-дороги. В феврале 1885 года Средиземное море в третий раз несло Елисеева в Африку.

После плавания на баркасе Юнуса Александр Васильевич вернулся в Россию. Прожив в Петербурге несколько месяцев и отчитавшись перед Географическим обществом, затем вновь посетив Малую Азию, он надумал совершить путешествие по Северной Африке.

Елисеев знал: двое ученых, тоже члены Русского географического общества, Чихачев и Эйхвальд, уже там побывали. Обстоятельство это ничуть не смутило неугомонного Елисеева. Ну, и что из того, размышлял Александр Васильевич, Эйхвальд с Чихачевым изучали природу, я же потружусь как антрополог.

И вот в феврале 1885 года он глядел с пароходной палубы на город Триполи.

Пароходик двигался «самым малым». Лоцман-мальтиец лениво перекатывал на губе сигарку, но глаза его, черные и блестящие, как кусочки антрацита, были зоркими: подходы к Триполи загромождали рифы.

На палубе томились пассажиры, самые нетерпеливые пассажиры в мире – итальянцы и греки. Один из них, греческий торговец – длинноусый, в феске, – дергал Елисеева за рукав и радостно вскрикивал:

– Видите? – Он тыкал пальцем в сторону западной оконечности города. – Это караван-сарай.

Елисеев приникал к биноклю.

– Видите? – снова радостно вскрикивал грек, ничуть не интересуясь, разглядел ли молодой человек караван-сарай. – Это Мальтийский квартал.

Елисеев кивал. Он уже не старался отыскать Мальтийский квартал. Он только всматривался в снежные глыбы городских строений, в купола и башни Триполи.

– Ай хорошо! – ликовал грек. – Послушай, – кричал он лоцману, – наддай ходу!

Лоцман не отвечал.

Пароходик по-прежнему шел «самым малым».

Грек дергал Елисеева за рукав.

Кочевая жизнь научает легко сходиться с людьми. Кого только не перевидал в свои двадцать шесть лет Елисеев! Вздумай он перечесть знакомцев, наверняка сбился бы. Финские рыбаки и охотники Чардынского края в Приуралье; удальцы белозерцы и шведские великаны-лесорубы; владельцы вертких ел, норвежских суденышек, пропахшие насквозь сельдью; отшельники с островков Онежской губы; арабы – погонщики верблюдов; черкесы-переселенцы, встреченные им в горах Сирии; садоводы-евреи в старинном палестинском городке Сафед, многие из которых были выходцами из России… И вот теперь на пароходике – этот грек, негодующий на лоцмана и ликующий так, будто в Триполи ждет его что-то необыкновенное, а не привычные коммерческие сделки.

Никриади мараковал по-русски. Он привязался с расспросами об Одессе. Ему надо было знать, играет или не играет ныне оркестр Форхати на приморском бульваре, держит ли кривой Алексис ресторацию близ порта или передал дело зятю, цветет ли торговый дом братьев Мавромихали или прогорел… Елисеев в Одессе бывал мимоездом: вполне угодить Никриади он не мог. Но грек и не дожидался ответов, сыпал вопросы, вопросы – ему хотелось поболтать.

Наговорившись, грек окончательно проникся к Елисееву симпатией и обещался помочь «на этом Варварийском берегу».

Едва пароходик застопорил машину, его облепили баркасы и лодки, Никриади потащил Елисеева к трапу, приказав какому-то матросику снести багаж. В мгновение ока грек нанял полуголого лодочника с красной тряпкой на курчавой голове. Лодочник плюнул на ладони и налег на весла.

С пристани Никриади с той же стремительностью увлек Елисеева в улицы и через четверть часа представил доктора как своего закадычного приятеля из России другому греку – разумеется, длинноусому, разумеется, в феске, – владельцу кофейни, в которой имелось несколько комнат для приезжих.

В кофейне пахло бараниной и прогорклым маслом. Низкая зала с вытертыми, как передник сапожника, коврами была полна хмельными моряками. Тут сидели тулонские боцманы, шкиперы из Палермо, палубные служители, кочегары, корабельные плотники и слесари из разных портов веселого Средиземного моря. Одни пели, другие резались в карты, третьи ругались, сводя старые счеты.

Елисеев подосадовал: в этаком соседстве не очень-то отдохнешь. Одно было утешительно: номер в подобном «отеле» не мог стоить дорого. И точно, грек-хозяин запросил столь дешево за постой, что у Елисеева тотчас отлегло от сердца, а когда он увидел комнату – тихую, опрятную и прохладную, – то и вовсе успокоился.

Не успел он расположиться, как Никриади вернулся с арабским мальчуганом.

– Вот, – сказал грек, – его зовут Али, он калякает по-французски, может водить по городу с закрытыми глазами.

– Да, месье, со мной не пропадешь. – У Али была быстрая и открытая улыбка.

– Пхэ! – сказал грек. – Прикуси язык.

Никриади сел и принялся наставлять Елисеева.

У грека смешно шевелились усы и пальцы. Инструкции его сводились к следующему: не гулять допоздна, не разговаривать с пройдохами, не лакомиться на базаре сластями и не заглядываться на девиц, которые, как известно, до добра не доводят.

Все это было говорено тоном заботливого папаши. У Елисеева задрожали брови, он готов был расхохотаться. Никриади крякнул и прищелкнул пальцами.

– Все это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете, – строго сказал грек. – Тут могут зарезать в одну секунду!

Елисеев похлопал по карману – в кармане у него был увесистый надежный «бульдог», пожал руку Никриади и легонько подтолкнул Али к дверям.

На дворе стояла жара.

– Али!

– Да, месье.

– С чего начнем, братец?

Мальчуган важно избоченился:

– Эрба-Эсет, месье.

На Эрба-Эсет, главной улице беспорядочного и путаного Триполи, высилась мраморная триумфальная арка. Это была древность. А по сторонам теснились грязные лавчонки. Это была современность. На Эрба-Эсет разгружались верблюжьи караваны, пришедшие из Судана, с берегов Нигера. Это была и древность и современность вместе.

– Что скажете, месье?

– Прекрасно, Али.

Мальчуган снисходительно улыбнулся. Пусть ему отрубят мизинцы, если этот рыжебородый останется недоволен.

– Сид-Хамуд, месье?

– Сид-Хамуд, Али.

Если Эрба-Эсет была главной улицей Триполи, то Сид-Хамуд была главной мечетью Триполитании. Обширную площадь перед храмом запрудила разноплеменная толпа.

– Что скажете, месье?

– Большая мечеть, Али, очень большая.

Али скривил губы. Большая? Этот неверный не понимает, как она красива, мечеть Сид-Хамуд. Где ему понять, неверному? Али не догадывался, что его подопечный мысленно сравнивает мечети Каира с мечетью Сид-Хамуд и что это сравнение не в пользу последней.

Впрочем, храм не долго занимал Елисеева. Он разглядывал толпу. Ух и раздолье было бы здесь этнографу! Ходи и смотри: тут столько африканских племен! Всматривайся пристально, запоминай. Откуда только не сошлись на эту обширную площадь богомольцы! Нынче-то, оказывается, мусульманский праздник.